— Очень хорошо! — воскликнул Иеремия, что явно
должно было означать «очень плохо!». — Очень хорошо! Но не надейтесь, что я
буду становиться между вашей матушкой и вами, Артур. Я постоянно становился
между нею и вашим отцом, отводил одни удары, смягчал другие, и это довольно
чувствительно отзывалось на моей шкуре; хватит, больше не желаю.
— Я вас никогда и не попрошу об этом, Иеремия.
— Очень хорошо! Рад слышать; потому что, если
б и попросили, я бы не согласился. Но, как говорит ваша матушка, довольно
толковать о делах в день воскресный — можно сказать предовольно. Эффери,
старуха, ты все нашла, что тебе нужно?
Эффери, которая в это время возилась у шкафа,
отбирая простыни н одеяла, поспешно сгребла все в охапку и ответила:
— Да, Иеремия.
Артур Клоннэм пожелал старику приятного сна и,
взяв у Эффери из рук ее ношу, стал следом за ней подниматься в верхний этаж.
Поднимались они долго, вдыхая затхлый запах
старого и почти нежилого дома, пока, наконец, не достигли просторного помещения
под самой крышей, предназначенного служить спальней. Обставленное убого и
скудно, как и все остальные комнаты в доме, оно выглядело еще непригляднее
прочих, так как являлось местом ссылки отслужившей свой век мебели. Здесь были
безобразные старые стулья с продавленными сиденьями н безобразнее старые стулья
вовсе без сидений, ветхий ковер со стершимся узором, хромоногий стол, увечный
гардероб, плохонький каминный прибор, состоявший, казалось, из скелетов
каких-то давно скончавшихся каминных принадлежностей, умывальник, на котором
засохли следы грязной мыльной пены, явно вековой давности, и кровать с четырьмя
обглоданными столбиками, такими острыми на концах, что можно было усмотреть в
этом проявление некоей зловещей предупредительности на тот случай, если бы кто-нибудь
из жильцов вдруг возымел желание посадить самого себя на кол. Артур отворил
широкое низкое окно и увидел все тот же знакомый лес черных от копоти дымовых
труб и все то же знакомое красноватое зарево в небе; когда-то, в давно
прошедшие времена, он принимал его за ночные отсветы геенны огненной, образ
которой преследовал его всюду, куда бы он ни устремлял свое детское
воображение.
Он отошел от окна, сел на стул у кровати и
стал смотреть, как Эффери Флинтвинч приготовляет ему постель.
— Эффери, когда я уезжал, вы, кажется, не были
замужем.
Она отрицательно покачала головой и принялась
надевать наволочку на подушку.
— Как же это вышло?
— Да все Иеремия, понятное дело, — сказала
Эффери, зажав уголок наволочки в зубах.
— То есть, я понимаю — он сделал вам
предложение; но как все-таки это произошло? Признаться, я никогда не
представлял себе, что он вдруг женится, или вы выйдете замуж, и уж меньше всего
думал, что вы с ним можете пожениться.
— Я и сама не думала, — сказала миссис
Флинтвинч, энергично запихивая подушку в наволочку.
— Ну вот, видите. Когда же вам это впервые
пришло в голову?
— А мне это никогда и не приходило в голову, —
сказала миссис Флинтвинч.
Кладя подушку на место, в изголовье постели,
она увидела, что Артур смотрит на нее по-прежнему вопросительно, словно ждет
дальнейших разъяснений, и, наградив подушку заключительным пинком, она спросила
в свою очередь:
— Как же я могла помешать ему?
— Как вы могли помешать ему жениться на вас?
— Вот именно, — сказала миссис Флинтвинч. — Не
моя это была затея. Я об этом и не думала. Слава богу, хватало у меня забот и
без того, чтобы мне еще думать о чем-то. Когда она была на ногах (а в ту пору
она еще была на ногах), она уж следила за тем, чтобы я не прохлаждалась зря —
да и он не отставал от нее.
— И что же?
— Что же? — точно эхо отозвалась миссис
Флинтвинч. — Вот это самое я себе тогда и сказала. Что же! Тут гадать нечего.
Если они, двое умников, на том порешили, что я-то могу поделать? Ровно ничего.
— Так, значит, эта мысль принадлежала моей
матери?
— Господи помилуй, Артур, — и да простит он
мне, что я поминаю его имя всуе! — воскликнула Эффери, все еще полушепотом. —
Да ведь не сойдись они на том оба, разве бы из этого что-нибудь вышло? Иеремия
не стал заниматься ухаживаниями; где уж тут, когда столько лет прожили в доме
вместе и он всегда командовал мной. Просто в один прекрасный день он мне вдруг
и говорит: «Эффери, говорит, я имею вам кое-что сообщить. Скажите, нравится ли
вам фамилия Флинтвинч?» — «Нравится ли мне эта фамилия?» — спрашиваю я. «Да,
говорит; потому что это теперь будет и ваша фамилия». — «Моя фамилия?» —
спрашиваю я. «Иереми-и-я!» Да, уж это умник так умник.
И миссис Флинтвинч, видимо считая, что рассказ
окончен, принялась опять за постель — разостлала сверху другую простыню,
накрыла ее одеялом, а поверх положила еще одно одеяло — стеганое.
— И что же? — снова спросил Артур.
— Что же? — снова отозвалась миссис Флинтвинч.
— А как я могла помешать ему? Он приходит ко мне и говорит: «Эффери, мы с вами
должны пожениться, и вот почему. Она становится слаба здоровьем, и скоро ей
нужен будет постоянный уход, и нам придется много времени находиться при ней, в
ее комнате, а когда мы не будем находиться при ней, то мы с вами будем в целом
доме одни, и потому, говорит, удобнее, если мы поженимся. Она тоже так считает.
Так что потрудитесь в понедельник к восьми часам утра надеть шляпку, и мы
пойдем и покончим с этим делом».
Миссис Флинтвинч подоткнула края одеяла.
— И что же?
— Что же? — повторила миссис Флинтвинч. — А
как вы думаете? Села я и говорю это самое: «Что же!» А Иеремия мне в ответ:
«Кстати, как раз в это воскресенье состоится в третий раз оглашение (я его
заказал две недели тому назад), потому-то я и назначаю на понедельник. Она
сегодня сама будет с вами говорить, так вот, теперь вы, значит, подготовлены».
И в самом деле, в тот же день она со мной завела разговор. «Эффери, говорит, я
слышала, что вы с Иеремией собираетесь пожениться. Я очень рада этому, и вы,
разумеется, тоже. Это очень хорошо для вас, и при данных обстоятельствах очень
желательно для меня. Иеремия — человек здравомыслящий, человек положительный,
человек твердый, человек благочестивый». Что мне тут оставалось сказать, если
уж дошло до дела? Да если б меня не к алтарю собирались вести, а на эшаФот
(миссис Флинтвинч стоило не малых трудов подобрать это живописное сравнение),
мне и то нечего было бы возразить, раз они, умники, оба так порешили.
— Честное слово, я думаю, что вы правы.
— Уж можете не сомневаться, Артур.
