— Даже месяц или два — ну да, конечно, —
отозвался сторож. И снова он проводил должника взглядом и семь раз задумчиво
покачал головой, когда тот скрылся из виду.
Злоключения этого человека начались с того,
что он вступил компаньоном в предприятие, о котором знал только, что туда
вложены его деньги; потом пошла юридическая путаница с составлением и
оформлением каких-то купчих и дарственных, с актами о передаче имущества в
одних случаях и отчуждения в других; потом его стали подозревать то в
предоставлении незаконных льгот каким-то кредиторам, то в присвоении каких-то
загадочно исчезнувших ценностей; а так как сам он меньше всех на свете способен
был дать вразумительное объяснение хотя бы по одному из сомнительных пунктов,
то разобраться в его деле оказалось совершенно немыслимым. Сколько ни пытались
выспрашивать у него подробности, чтобы связать концы с концами в его ответах,
сколько ни бились с ним опытные счетоводы и прожженные законники, знавшие все
ходы и выходы в делах о банкротстве и несостоятельности — от этого дело лишь
еще больше запутывалось, принося щедрые проценты неразберихи. Безвольные пальцы
все чаще и чаще теребили дрожащую губу, и в конце концов даже наипрожженнейшие
законники отказались от надежды добиться у него толку.
— Ему выйти отсюда? — говаривал тюремный
сторож. — Да он никогда отсюда не выйдет, разве только сами кредиторы вытолкают
его взашей.
Шел уже пятый или шестой месяц его пребывания
в тюрьме, когда он однажды под вечер прибежал к сторожу, бледный и
запыхавшийся, и сказал, что его жена занемогла.
— Как и следовало ожидать, — заметил сторож.
— Мы рассчитывали, что она переберется к одним
добрым людям, которые живут за городом, — жалобно возразил должник, — но только
завтра. Что же теперь делать? Господи боже мой, что же теперь делать?
— Не терять времени на ломание рук и кусание
пальцев, — сказал сторож, человек здравомыслящий, взяв его за локоть. — Идемте.
Тот покорно побрел за ним, дрожа всем телом и
повторяя между всхлипываниями: «Что делать, что делать!» — в то время как его
безвольные пальцы размазывали по лицу слезы. Они взошли на самый верх одной из
неприглядных тюремных лестниц, остановились у двери, ведущей в мансарду, и
сторож постучал в эту дверь ключом.
— Входите! — отозвался изнутри чей-то голос.
Сторож толкнул дверь, и они очутились в
убогой, смрадной комнатенке, посреди которой две сиплые, опухшие красноносые
личности играли за колченогим столом в карты, курили трубки и пили джин.
— Доктор, — сказал сторож, — вот у этого
джентльмена жена нуждается в ваших услугах и нельзя терять ни минуты!
Чтобы описать докторского приятеля, достаточно
было взять в положительной степени эпитеты сиплый, одутловатый, красноносый,
грязный, азартный, пропахший табаком и джином. Но для самого доктора уже
потребовалась бы сравнительная, ибо он был еще сиплее, еще одутловатей, с еще
более красным носом, еще азартнее, еще грязнее и еще сильней пропах табаком и джином.
Одет он был в какую-то немыслимую рвань — штопаный-перештопанный штормовой
бушлат с продранными локтями и без единой пуговицы (в свое время этот человек
был искусным корабельным врачом), грязнющие панталоны, которые лишь при очень
богатом воображении можно было представить себе белыми, и ковровые шлепанцы;
никаких признаков белья не наблюдалось.
— Роды? — спросил доктор. — Моя специальность!
Он взял с каминной полки гребешок и при помощи
этого орудия поднял свои волосы дыбом, — что, по-видимому, означало у него
умывание, — затем из шкафа, где хранились чашки и блюдца, а также уголь для
топки, достал засаленную сумку с инструментами, обмотал шею и подбородок
грязным шарфом и превратился в какое-то зловещее медицинское пугало.
Доктор и должник бегом спустились с лестницы
(расставшись со сторожем, который вернулся на свое место у ворот) и направились
к жилищу должника. Все тюремные дамы успели проведать о готовящемся событии и
толпились перед домом, где оно должно было произойти. Одна уже вела обоих детей,
чтобы приютить их у себя, пока все не будет кончено; другие явились со
скромными гостинцами, выкроенными из собственных скудных запасов; третьи просто
шумно выражали участие. Мужская часть населения тюрьмы, чувствуя себя
оттесненной на второй план, разошлась, или даже, вернее сказать, попряталась по
своим комнатам и следила за ходом дел, выглядывая из окон; кто-то, завидя
шедшего по двору доктора, подсвистывал ему в знак приветствия, другие, не
смущаясь расстоянием в несколько этажей, обменивались язвительными намеками по
поводу волнения, охватившего всю тюрьму.
День был летний, жаркий, и тюремные помещения,
опоясанные высокими стенами, пеклись на солнце. В тесной комнатке, где лежала
жена должника, хлопотала некая миссис Бэнгем, которая некогда сама содержалась
в Маршалси в заключении, а ныне ходила туда на поденную работу и исполняла
разные поручения обитателей тюрьмы, через нее поддерживавших связь с внешним
миром. Эта достойная особа предложила свои услуги по истреблению мух и
всяческому уходу за больной. Стены и потолок комнаты были черным-черны от мух,
и миссис Бэнгем, со свойственной ей неистощимой изобретательностью, одной рукой
обмахивала свою пациентку капустным листом, а другой готовила и разливала по
банкам из-под помады убийственную смесь уксуса с сахаром, на соблазн и погибель
мушиному роду, сопровождая все это приличествующими случаю утешительными и
ободряющими речами.
— Что, моя душенька, мухи докучают? — говорила
миссис Бэнгем. — Ничего, они зато отвлекут ваши мысли, а это к лучшему. Очень
уж тут, в Маршалси, мухи жирны, да оно и не мудрено: с одной стороны кладбище,
с другой — бакалейная торговля, а рядом конюшня и лавки, где продают требуху.
Кто знает, если рассудить, так, может, и мухи нам посланы в утешение. Ну как вы
себя чувствуете, моя душенька? Не лучше? Впрочем, теперь на это надеяться не
приходится; сначала будет хуже и хуже, а уж только потом лучше, вы ведь и сами
знаете. Да, дела, дела! Подумать только, такой хорошенький маленький ангелочек
должен появиться на свет за тюремной решеткой! Разве ж это не радость? Разве ж
от этого не становится легче на душе? Да я и не упомню у нас в тюрьме такого
случая. Ну-ну, зачем же плакать, — продолжала миссис Бэнгем, неукоснительно
заботясь о поднятии духа пациентки. — Вы ведь теперь прославитесь на всю
округу! А мухи так и валятся в наши банки. И вообще все идет хорошо! А вот,
наконец, — сказала миссис Бэнгем, оглянувшись на скрипнувшую дверь, — а вот,
наконец, и ваш дорогой муженек и с ним доктор Хэггедж. Ну теперь, можно
сказать, все в полном порядке!
