Он был совсем сбит с толку курьезными ужимками
старика и все больше изумлялся, видя, насколько тот далек от мысли, что дочь
предпочла сохранить в тайне печальную историю семьи.
Она тем временем наполнила его стакан,
пододвинула поближе все предметы, которые ему могли понадобиться за едой, и,
поставив перед ним тарелку с жареным мясом, сама села рядом. Должно быть для
того, чтобы не нарушать заведенного обычая, она и себе поставила тарелку, на
которую положила кусок хлеба, и раз или два пригубила из отцовского стакана; но
Артур видел, что она глотка не может сделать от волнения. В ее взгляде,
устремленном на отца, восхищение и гордость смешивались со стыдом, но больше
всего было в нем преданности и любви, и этот взгляд невольно хватал Артура за
душу.
Отец Маршалси относился к своему брату с
некоторой снисходительностью, как к доброму, благонамеренному человеку,
который, однако же, не сумел достигнуть положения в обществе и вынужден
довольствоваться скромными рамками частной жизни.
— Фредерик, — сказал он, — я знаю, что вы с
Фанни сегодня обедаете у себя. Но где она, Фанни, куда ты ее девал?
— Она гуляет по двору с Типом.
— Тип — это мой сын, как вы, может быть,
слышали, мистер Кленнэм. Немного ветреный юноша, и его не так легко было
поставить на ноги, но ведь и обстоятельства, при которых ему пришлось вступать
в жизнь, были… — он пожал плечами и с легким вздохом обвел глазами комнату, —
не слишком благоприятны. Вы здесь впервые, сэр?
— Впервые.
— Впрочем, что же я спрашиваю! Вы едва ли
могли хоть раз побывать здесь так, чтобы я об этом не знал — разве что в
детском возрасте. Обычно всякий, кто попадает сюда, если только он вправе
претендовать — хотя бы претендовать! — на звание джентльмена, тотчас же
является мне представиться.
— Бывали дни, когда моему брату представлялось
по сорок — пятьдесят человек, — не без гордости вставил Фредерик.
— Совершенно верно, — подтвердил Отец
Маршалси. — И даже более пятидесяти. Если вы зайдете к нам в погожий воскресный
день во время сессии суда, вам покажется, что вы попали на дворцовый прием —
да, да, на дворцовый прием. Эми! дитя мое, я сегодня с утра стараюсь припомнить
фамилию джентльмена из Кэмбервелла,
[21]
которого под рождество представил мне
тот милейший торговец углем, что был дополнительно осужден на шесть месяцев.
— Я не запомнила фамилию, отец.
— Фредерик, быть может, ты запомнил?
Но Фредерик выразил сомнение в том, что он
вообще когда-нибудь эту фамилию слышал. Совершенно очевидно было, что Фредерик
— последний человек на свете, от которого можно надеяться получить
исчерпывающие сведения подобного рода.
— Ну как же, — настаивал его брат, — еще он
обнаружил такую деликатность при совершении своего благородного поступка. Ах,
бог мой! Вот выскочила из головы фамилия и все тут. Мистер Кленнэм, вас, верно,
интересует, что это за деликатный и благородный поступок, о котором я сейчас
упомянул?
— Весьма интересует, — сказал Артур, отводя
взгляд от поникшей головки и бледного личика, по которому скользнула тень новой
тревоги.
— Поступок этот был столь прекрасен и
свидетельствовал о таких высоких качествах души, что я поистине считаю своим
долгом о нем рассказать. Я и тогда заявил, что буду рассказывать о нем при
каждом подходящем случае, не щадя собственных чувств. Дело в том — кха-кхм, — а
впрочем, что скрывать правду! — дело в том, мистер Кленнэм, что иногда у
посетителей этих мест является мысль преподнести небольшой — кхм — знак
внимания тому, кого называют Отцом Маршалси.
Грустно, ах, как грустно было видеть маленькую
ручку, в немой мольбе легшую на его рукав, хрупкую фигурку, отвернувшуюся в
сторону; словно еще сжавшись от смущения.
— Эти знаки внимания, — продолжал старик
негромким взволнованным голосом, то и дело откашливаясь, чтобы прочистить
горло, — эти знаки внимания — кхм — бывают разными; но чаще всего это — кха —
деньги. И я не могу не признаться, что в большинстве случаев они — кхм —
оказываются кстати. Джентльмен, о котором идет речь, мистер Кленнэм, был мне
представлен в весьма лестной для меня форме, и в беседе со мной обнаружил не
только отменную учтивость, но и отменную — кхм — образованность. — Произнося
эти слова, он все гремя беспокойно водил ножом и вилкой по тарелке, словно не
замечая, что там давно уже ничего нет. — за разговором выяснилось, что у этого
джентльмена есть сад — о чем он по своей деликатности не сразу упомянул, зная,
что мне — кхм — недоступны прогулки по саду. Речь об этом зашла, когда я
выразил свое восхищение прелестным — поистине прелестным — кустом герани,
который он принес с собой и который, как оказалось, был выращен в его
оранжерее. Когда я похвалил удивительно яркую окраску лепестков, он обратил мое
внимание на опоясывавшую цветочный горшок бумажную ленту, на которой было
написано: «Отцу Маршалси», и мне оставалось только поблагодарить его за
подарок. Но это — кхм — еще не все. На прощанье он попросил меня снять ленту
через полчаса после его ухода. Я — кха — исполнил его просьбу; и под бумагой
обнаружил две гинеи. Поверьте, мистер Кленнэм, мне приходилось получать — кхм —
знаки внимания в различной форме и различные по своим размерам, и всегда они,
увы, оказывались к месту; но ни разу я не был растроган так, как растрогал меня
этот — кхм — знак внимания.
Артур еще не успел сказать то немногое, что
только и можно было сказать по такому случаю, как раздался звон колокола, и
почти тотчас же за дверью послышались шаги. Хорошенькая девушка, более
сформировавшаяся и грациозная, чем Крошка Доррит, хотя и моложе ее на вид,
распахнула дверь и остановилась на пороге, завидя чужого; следовавший за ней
молодой человек остановился тоже.
— Это мистер Кленнэм, Фанни. Мистер Кленнэм,
позвольте представить вам мою старшую дочь и моего сына. Колокол, который вы
слышали, означает, что посетителям пора уходить, вот они и пришли попрощаться;
но вы не беспокойтесь, времени еще много. Девочки, если вам нужно уладить
какие-нибудь дела по хозяйству, мистер Кленнэм извинит вас. Ему, я полагаю,
известно, что у меня здесь всего одна комната.
— Я только хочу взять свое платье, которое Эми
мне выстирала, — сказала вновь пришедшая.
— А я — свое белье, — сказал Тип.
