Артур выразил желание переговорить с
Полипом-младшим, и его провели в кабинет, где означенный молодой джентльмен
поджаривал себе икры у родительского камина, опираясь позвоночником о каминную
доску. Кабинет, просторный и удобный, был обставлен в лучшем бюрократическом
вкусе: толстый ковер на полу, обитая кожей конторка для работы сидя, обитая
кожей конторка для работы стоя, кресло устрашающих размеров, экран и коврик
перед камином, обрывки бумаг, папки дел, из которых торчали бумажные ярлыки,
придавая им. сходство с аптекарскими склянками или чучелами птиц, стойкий запах
кожи и красного дерева — все в этой комнате, своим бутафорским видом словно
говорившей о том, как не делать того, что нужно, было проникнуто величественным
духом отсутствующего Полипа.
Полип присутствующий, который в данную минуту
держал в руке карточку Артура Кленнэма, обладал совсем ребяческой физиономией,
украшенной преуморительными бакенбардами. Реденький пушок, прикрывавший его
круглый подбородок, делал его похожим, на неоперившегося птенца; сердобольный
человек, пожалуй, порадовался бы, видя, как он поджаривает себе икры у камина:
иначе бедняжка, того и гляди, погиб бы от холода. На шее у Полипа-младшего
болтался щегольской монокль, но, к несчастью, глазницы у него были так
неглубоки, а веки — так слабы, что стеклышко не держалось в глазу и всякий раз
выскакивало, щелкая о жилетную пуговицу, к немалому огорчению его носителя.
— Э-э! Послушайте! Моего отца нет и сегодня,
не будет, — сказал Полип-младший. — Может быть, я могу его заменить?
(Щелк! Монокль выскочил. Полип-младший в
панике обшаривает себя со всех сторон, но не может его найти.)
— Благодарю вас за любезность, — сказал Артур
Кленнэм, — но мне все-таки хотелось бы увидеть мистера Полипа.
— Э-э! Послушайте! Так ведь вам же не назначен
прием, — сказал Полип-младший.
(Монокль тем временем обнаружен и снова
вставлен в глаз.)
— Нет, — согласился Артур. — Но я как раз и
добиваюсь приема.
— Э-э! Послушайте! А вы по какому делу, по
государственному? — спросил Полип-младший.
(Клик! Монокль выскочил снова. Полип-младший
настолько поглощен погоней за ним, что мистер Кленнэм решает повременить с
ответом.)
— Это не насчет судовых сборов? — спросил
Полип-младший, только что заметив бронзовый цвет лица посетителя.
(В ожидании ответа он пальцами раскрывает
правый глаз и с такой силой втыкает монокль, что глаз начинает отчаянно
слезиться.)
— Нет, — сказал Артур. — Это не насчет судовых
сборов.
— Так послушайте. Вы, значит, по частному
делу?
— Право, не знаю как сказать. Дело это
касается некоего мистера Доррит.
— Послушайте, тогда вот что. Самое лучшее,
зайдите к нам домой. Мьюз-стрит, Гровенор-сквер, номер двадцать четыре. У отца
легкий приступ подагры, так что вы его застанете дома.
(Злосчастный юный Полип уже совсем ослеп на
один глаз, но не решается разрушить то, что он с таким трудом создал.)
— Благодарю вас. Я тотчас же отправлюсь туда.
До свидания.
Юный Полип был явно разочарован, как будто не
ожидал, что его советом воспользуются.
— Послушайте! — окликнул он Кленнэма, когда
тот был уже у двери; юному Полипу очень не хотелось расстаться с осенившей его
блистательной деловой идеей. — А вы вполне уверены, что это не касается судовых
сборов?
— Вполне уверен.
С этими словами мистер Кленнэм отправился
продолжать свои поиски, мысленно гадая, — а что было бы, если бы он в самом
деле пришел сюда насчет судовых сборов?
Мьюз-стрит или Конюшенный переулок находился
не то чтобы на Гровенор-сквер, но совсем рядом. Это был узкий загаженный
тупичок, где вперемежку с брандмауэрами теснились конюшни и каретники, а на
чердаках над каретниками обитали извозчичьи семейства, одержимые страстью
сушить белье и украшать подоконники миниатюрными шлагбаумами. Главный трубочист
этого аристократического квартала проживал в глухом конце тупичка, а напротив
помещалось заведение, где на рассвете и в сумерки шла бойкая торговля винными
бутылками и кухонными отбросами. Здесь часто можно было видеть прислоненную к
брандмауэру ширму бродячих кукольников — а сами кукольники в это время обедали
где-нибудь по соседству; здесь же происходили дружеские сборища всех окрестных
собак. Но в том конце Мьюз-стрит, который был ближе к Гровенор-сквер, стояло
два или три тесных, неудобных дома, которые сдавались за непомерную цену
благодаря своему положению жалких прихвостней большого света; и когда
какой-нибудь из этих дрянных курятников пустовал (что случалось редко, так как
охотников на них всегда было хоть отбавляй), то в объявлениях агента по найму
домов он фигурировал как барский особняк в самой фешенебельной части города,
населенной исключительно сливками beau monde`а.
[30]
Если бы аристократизм рода Полипов не обязывал
представителя beau monde`а жить именно в барском особняке, отвечающем этим
жестким требованиям, он мог бы выбирать по меньшей мере из десятка тысяч домов
втрое дешевле и в пятьдесят раз удобнее. Но мистер Тит Полип был лишен такой
возможности, и, страдая от отчаянных неудобств и отчаянной дороговизны своего
барского особняка, он, как государственный чиновник, винил во всем государство
и его скупость.
Разыскав, наконец, номер двадцать четвертый по
Мьюз-стрит, Гровенор-сквер, Артур Кленнэм увидел перед собой сплюснутый фасад с
покосившимся парадным крыльцом, немытыми тусклыми оконцами и темным двориком,
похожим на оттопыренный жилетный карман. Если говорить о запахах, то дом был
точно бутылка с крепким настоем навоза, и лакей, отворивший Артуру дверь,
словно вышиб из бутылки пробку.
Лакей по сравнению с гровенорскими лакеями
представлял собой то же, что дом по сравнению с гровенорскими домами. Он был по-своему
великолепен, но то было великолепие задворок и черных лестниц. Его ливрея
блестела чем угодно, кроме чистоты, а цвет лица и расторопность весьма
пострадали от пребывания в душной лакейской. Довольно желтой и расслабленной
выглядела личность, которая откупорила бутылку и поднесла ее к самому носу
Кленщэма.
— Будьте добры, передайте мистеру Титу Полипу
мою карточку и скажите, что я только что беседовал с мистером Полипом-младшим и
пришел сюда по его совету.
Лакей (он был украшен таким количеством карманов,
застегнутых на большие пуговицы с гербом Полипов, что можно было предположить,
будто он служит хранилищем фамильного серебра и драгоценностей и для верности
носит их всегда при себе) взял карточку, подумал над ней немного и затем
сказал: «Пожалуйте».
