Но ничего примечательного нельзя было
усмотреть в этом человеке, ни ростом, ни одеждой не выделявшемся из толпы. Он
был невысок и коренаст, с деловитой повадкой, волосы его были сильно тронуты
сединой, а на лбу и щеках раздумье проложило глубокие складки, словно резанные
по твердому дереву. На нем было приличное черное платье, чуть порыжевшее на
швах, и по всему виду его можно было принять за умельца-мастерового. Слушая
аттестацию, которую ему давал мистер Миглз, он все время вертел в руках футляр
от очков, делая это с тем особым движением большого пальца, которое свойственно
лишь руке, привыкшей держать инструмент.
— И вы тоже ступайте с нами, — сказал мистер
Миглз грозно. — Я вас сейчас представлю. Ну, марш!
Всю дорогу, пока они шли к парку, Кленнэм
пытался угадать, чем мог провиниться этот неизвестный, так кротко
повиновавшийся мистеру Миглзу. Глядя на него, трудно было заподозрить, что он
уличен в покушении на носовой платок мистера Миглза; на скандалиста или
хулигана он тоже не походил. Он казался спокойным, тихим, уравновешенным
человеком, не пытался сбежать, и хоть явно был чем-то огорчен, никаких
признаков стыда или раскаяния не обнаруживал. Если он и в самом деле совершил
преступление, значит, он — непревзойденный притворщик; если он преступления не
совершал, почему мистер Миглз тащил его за шиворот из Министерства Волокиты?
Артур успел подметить, что человек этот занимает не только его мысли, но и
мысли мистера Миглза тоже. На коротком пути от Министерства до парка разговор у
них явно не клеился, и о чем бы ни заводил речь мистер Миглз, взгляд его
постоянно возвращался к их спутнику.
Наконец, когда они уже очутились среди зелени,
мистер Миглз остановился и сказал:
— Мистер Кленнэм, сделайте мне одолжение,
посмотрите хорошенько на этого человека. Его зовут Дойс, Дэниел Дойс. Вы,
верно, не подумали бы, что этот человек — отъявленный мошенник?
— Разумеется, нет.
Было очень неловко отвечать на такой вопрос в
присутствии того, кого он касался.
— Ага! Разумеется, нет. Я так и предполагал. И
вы, верно, не подумали бы, что он — преступник?
— Нет.
— Ах, нет? Вот и напрасно. Перед вами самый
настоящий преступник. В чем же его преступление? Кто он — убийца, поджигатель,
вор, взломщик, грабитель с большой дороги, подделыватель подписей, плут,
вымогатель? Как вам кажется?
— Мне кажется, — возразил Артур Кленнэм,
уловив тень улыбки на лице Дэниела Дойса, — что ни одно из этих обозначений к
нему не подходит.
— Да, тут вы правы, — сказал мистер Миглз. —
Но природа наделила его изобретательским даром, и он вздумал употребить этот
дар на благо общества. А это, несомненно, тяжкое преступление, сэр.
Артур снова взглянул на Дойса, но тот лишь
покачал головой.
— Дойс — слесарь и механик, — продолжал мистер
Миглз. — Крупными делами он не занимается, однако как изобретатель весьма
известен. Лет двенадцать тому назад он успешно закончил одно изобретение,
которое может иметь большое значение для Англии и для человечества. Уж не буду
говорить, сколько денег ему это стоило и сколько лет он трудился над своим
изобретением, но закончил он его лет двенадцать тому назад. Верно я говорю? —
спросил мистер Миглз у Дойса. — Знайте, это самый несносный человек на свете:
он никогда не жалуется!
— Да, двенадцать. Или лучше сказать,
двенадцать с половиной.
— Лучше сказать! — подхватил мистер Миглз. —
По-моему, это не лучше, а еще хуже. Так слушайте же, мистер Кленнэм. Кончив
свое дело, он обратился с ним к правительству. И с той минуты, как он обратился
к правительству, он стал преступником! Да, сэр! — вскричал мистер Миглз, рискуя
снова разгорячиться сверх меры. — Он уже не добропорядочный гражданин своей
страны, он — преступник. С ним обходятся как с человеком, совершившим злодеяние.
Его можно шпынять, третировать, изводить оттяжками и проволочками, без конца
гонять — от одного молокососа или старца благородного происхождения к другому
молокососу или старцу благородного происхождения; он не имеет права
распоряжаться ни своим временем, ни своим достоянием; он — изгой, от которого
позволительно отделываться любыми средствами.
После перипетий нынешнего утра Кленнэму совсем
не трудно было в это поверить.
— Дойс, да оставьте вы в покое свой футляр для
очков, — воскликнул мистер Миглз. — Лучше скажите мистеру Кленнэму то, в чем вы
признавались мне.
— Да мне в конце концов и самому стало
казаться, что я повинен в каком-то злодеянии, — сказал изобретатель. — Ведь
всюду, куда бы я ни толкнулся, меня встречали как злодея. И я не раз должен был
напоминать себе, что не совершил ничего такого, за что мое имя следовало бы
поместить в Ньюгетский Альманах,
[32]
а лишь заботился о всеобщей пользе и
экономии средств.
— Вот вам, пожалуйста! — сказал мистер Миглз.
— Судите сами, преувеличил ли я. Теперь вы не будете сомневаться в истине того,
что мне еще осталось вам рассказать.
