— Но если я не умею жаловаться, мистер
Кленнэм, я зато умею быть благодарным, и поверьте, я до глубины души благодарен
нашему общему другу. Сколько раз, не щадя ни времени, ни средств, он оказывал
мне поддержку!
— Вздор и чепуха! — объявил мистер Миглз.
Последовала пауза, и Артур воспользовался ею,
чтобы повнимательней приглядеться к Дэниелу Дойсу. Хотя этот челочек слишком
уважал себя и свое дело, чтобы роптать на неудачу, да и не в натуре его было
плакаться по-пустому, нетрудно было заметить, что долгие годы испытаний стоили
ему немало сил, здоровья и средств. Невольно Артуру пришла в голову мысль:
какое счастье было бы для Дойса, если б он сумел взять за образец тех господ,
которые милостиво приняли на себя труд управления страной, и перенял бы у них
искусство не делать того, что нужно.
Минут пять мистер Миглз обливался потом и
пребывал в унынии, затем понемногу остыл и воспрянул духом.
— Ладно, чего там! — сказал он. — Не будем
вешать нос, этим делу не поможешь. Вы сейчас куда, Дэн?
— К себе на завод.
— Ну и мы с вами, — во всяком случае, мы вас
проводим, — весело отозвался мистер Миглз. — Мистера Кленнэма не смутит, что
это — в Подворье Кровоточащего Сердца.
— В Подворье Кровоточащего Сердца? — повторил
Кленнэм. — А мне как раз туда нужно.
— Тем лучше! — воскликнул мистер Миглз. — В
путь!
Когда они выходили из парка, то один из троих
(а быть может, не только один) подумал о том, что Подворье Кровоточащего Сердца
— самое подходящее место для человека, испытавшего на себе прелести
официального общения с лордами и с Полипами; и, быть может, и душе у него
шевельнулось опасение: не пришлось бы в один злосчастный день самой Англии
искать приюта в Подворье Кровоточащею Сердца, если она даст слишком много воли
Министерству Волокиты.
Глава 11
Выпустили на волю!
Ненастная, хмурая осенняя ночь спускалась над
рекой Соной. Как в тусклом зеркале отражались в реке клубящиеся облака, и
невысокий берег кое-где нависал над водой, будто с опаской и с любопытством
вглядывался и свое смутное изображение. Шалонская равнина протянулась длинной
прямой полосой, лишь сленга зазубренной с краю там, где на грозном пурпуре
заката чернела силуэты тополей. Сыро, тоскливо, мрачно было на берегах реки
Соны; а ночь надвигалась быстро.
Единственной человеческой фигурой среди этого
пустынного ландшафта был путник, медленно бредущий к Шалону. Каин, одинокий и
отверженный людьми, походил, должно быть, на этого человека. Лохматый,
обросший, с ветхой котомкой за плечами, с узловатым посохом, вырезанным
где-нибудь по дороге, в намокшей одежде, в жалких опорках, едва державшихся на
грязных, до крови сбитых ногах, тащился он, прихрамывая от боли и усталости, и
казалось, это от него убегают облака в небе, о нем гневно воет ветер и шепчется
потревоженная трава, на него жалуются речные волны, с тихим плеском омывая
берег, он — причина зловещего непокоя этой осенней ночи.
Угрюмо, исподлобья поглядывал он то в одну
сторону, то в другую; порой останавливался и озирался кругом; потом плелся
дальше, морщась от боли и приговаривая:
— Черт бы взял эту равнину, которой нет конца!
Черт бы взял эти камни, острые, как ножи! Черт бы взял этот мрак и холод,
пробирающий человека до костей! Ненавижу вас!
И если бы ненависть могла жечь, его злобный
взгляд испепелил бы все вокруг. Он проковылял еще несколько шагов и снова
остановился, всматриваясь вдаль.
— Я измучен, я голоден, я умираю от жажды! А
вы, олухи, сидите в теплых, светлых домах, едите, пьете, греетесь у огня! Эх,
привелось бы мне повластвовать в вашем городе! Уж мы бы у меня поплясали,
голубчики!
Но сколько ни грозил он кулаком, сколько ни
скрежетал зубами со злости, расстояние до города этим не уменьшалось, и когда
он ступил, наконец, на булыжник шадонской мостовой, он совсем изнемогал от
голода, жажды и усталости.
Из распахнутой двери гостиницы вкусно пахло
стряпней; в кофейне с ярко освещенными окнами слышался стук домино; на крыльце
у красильщика висели полосы красного сукна, служившие вывеской; в окне золотых
дел мастера красовались кольца, серьги и украшения для алтаря; у табачной лавки
веселой гурьбой толпились солдаты с трубками в зубах; в воздухе тянуло
зловонием города, шел дождь, и по сточным канавам плыли отбросы; тускло светили
фонари, подвешенные над мостовой, готовился к отправлению дилижанс с горой
клади на крыше, запряженный шестеркой буланых с подвязанными хвостами. Но нигде
не было видно кабачка, в котором мог бы отдохнуть небогатый путник; и в поисках
такого пристанища ему пришлось свернуть в темный переулок, где грудами валялся
капустный лист, истоптанный ногами женщин, приходивших брать воду из колодца.
Здесь, в глубине переулка, виднелась вывеска: «Утренняя Заря». Плотные занавеси
на окнах скрывали свет этой утренней зари, но от нее веяло теплом и уютом, а на
вывеске, украшенной для наглядности изображением кия и бильярдного шара, было
четко обозначено, что в «Утренней Заре» можно сыграть партию на бильярде, что
любой путешественник, конный или пеший, найдет там ужин и ночлег; а также, что
имеется отличный выбор вин, коньяков и прочих напитков. Прочтя это, наш путник
повернул ручку двери и вошел.
Приподняв свою выцветшую, с обвисшими полями
шляпу, он приветствовал посетителей, находившихся в комнате. Их было немного:
двое играли за маленьким столиком в домино; еще трое или четверо расположились
у огня и мирно беседовали, попыхивая трубками. Бильярд занимал середину
комнаты, но желающих играть сейчас, как видно, не нашлось. За невысокой
стойкой, уставленной бутылками с различными сиропами и корзиночками с печеньем,
у оловянной мойки для стаканов сидела с шитьем в руках хозяйка «Утренней Зари».
Вновь пришедший направился к свободному
столику в углу за печкой, скинул котомку с плеч и положил ее на пол вместе с
плащом. Выпрямившись, он поднял голову и увидел перед собой хозяйку.
— Я хотел бы заночевать у вас, сударыня.
— Милости просим! — приветливо сказала хозяйка
высоким, певучим голосом.
— Отлично. А прежде всего я хотел бы пообедать
— или поужинать, называйте как хотите.
— Милости просим! — повторила хозяйка.
— Так распорядитесь насчет ужина, сударыня.
Что-нибудь поесть и вина, только как можно скорее. Я падаю от усталости.
— Погода очень скверная, сударь, — заметила
хозяйка.
— Будь проклята эта погода!
— И дорога, видно, была у вас нелегкая.
— Будь проклята эта дорога.
