Его хриплый голос сорвался, он опустил голову
на руки и сидел так, пока ему не принесли вина. Он сразу выпил подряд два
стаканчика, потом отломил горбушку от каравая, который поставили перед ним на
покрытый скатертью стол вместе с тарелкой, солонкой, перечницей и бутылочкой
масла, прислонился головой к стене, вытянул ноги и стал жевать хлеб в ожидании
ужина.
С приходом нового гостя разговор у печки
оборвался, и внимание собеседников отвлеклось в сторону, как бывает всегда,
когда в дружной компании вдруг появится чужой. Но замешательство скоро прошло,
на незнакомца перестали оглядываться, и беседа возобновилась.
— Вот потому и говорят, — сказал один из
собеседников, доканчивая прерванный рассказ, — потому и говорят, что там
выпустили на волю дьявола.
Рассказчик, рослый швейцарец, был членом
церковного совета и высказывал свои суждения с авторитетностью духовной особы —
тем более, что речь шла о дьяволе.
Хозяйка отдала необходимые распоряжения своему
мужу, исправлявшему в «Утренней Заре» обязанности повара, и, вернувшись на
место, снова принялась за шитье. Это была бойкая, смышленая маленькая толстушка
в чепце необыкновенной величины и в чулках необыкновенной раскраски; она то и
дело вступала в разговор, оживленно кивая головой, но не поднимая глаз от работы.
— Ах ты боже мой! — сказала она. — Когда с
лионским пароходом пришло известие, что в Марселе выпустили на волю дьявола,
нашлись простофили, которые только ушами хлопали. Но я не из таких! Нет, нет!
— Сударыня, вы всегда правы, — подхватил
высокий швейцарец. — Видно, этот человек вас сильно прогневал, сударыня?
— Еще бы! — вскричала хозяйка; на этот раз она
оторвалась от своего шитья и откинув голову набок, широко раскрытыми глазами
уставилась на говорившего. — Ничего нет удивительного.
— Это дурной человек.
— Это гнусный негодяй, — сказала хозяйка, — и
очень жаль, что ему посчастливилось избегнуть участи, которая его ожидала. Он
ее вполне заслуживал.
— Постойте, сударыня! Давайте разберемся, —
возразил швейцарец, глубокомысленно жуя кончик сигары. — Может быть, во всем
виновата злая судьба этого человека. Может быть, он сделался жертвой
обстоятельств. Весьма вероятно, что в нем заложены добрые основы, и мы просто
не умеем их обнаружить. Философическая филантропия учит…
Это устрашающее выражение было встречено в
кружке у печки ропотом недовольства. Даже игроки в домино подняли головы,
словно протестуя против того, чтобы философическая филантропия хотя бы на
словах внедрялась в «Утреннюю Зарю».
— А да ну вас с вашей филантропией, —
вскричала бойкая хозяйка и с удвоенной энергией закивала головой. — Лучше
послушайте меня. Я всего только женщина. И ничего я знать не знаю о вашей
философической филантропии. Но я кой-чего повидала на своем веку, и то, что мне
пришлось видеть собственными гладами, я знаю хорошо. И позвольте сказать вам,
друг мой, есть на свете люди (не только мужчины, но и женщины, к сожалению), в
которых никаких добрых основ нет. Есть люди, которые ничего, кроме гнева и
ненависти, не заслуживают.
Есть люди, с которыми нужно поступать как с
врагами рода человеческого. Есть люди, у которых нет сердца, и потому их нужно
истреблять, как диких зверей, чтобы не мешали жить другим. Таких людей, я
надеюсь, не много, но они есть, и я сама на своем веку встречала их, даже
здесь, в нашей маленькой «Утренней Заре». И я твердо знаю: этот человек — как
бишь его, я забыла имя, — он тоже из их числа.
Горячая речь хозяйки была принята в «Утренней
Заре» с полным сочувствием; а между тем где-нибудь поближе к Англии у людей,
вызвавших ее неразумный гнев, нашлось бы немало сердобольных защитников,
которым эта речь понравилась бы несравненно меньше.
— И знаете что? — продолжала хозяйка, отложив
работу и встав, чтобы взять тарелку с супом из рук мужа, показавшегося на
пороге кухни, — если ваша философическая филантропия готова отдать нас на
милость подобных людей, потворствуя им на словах или на деле, не нужна она нам
тут, потому что грош ей цена.
В то время как она ставила тарелку перед
успевшим уже переменить позу гостем, он пристально взглянул ей в лицо, и усы
его вздернулись кверху, а нос загнулся книзу.
— Ну, хорошо, — сказал швейцарец, — оставим
это и вернемся к нашему разговору. Так вот, господа, когда этому человеку был
вынесен оправдательный приговор, в Марселе и стали говорить, что дьявола
выпустили на волю. Вот откуда пошло это выражение, и ничего другого оно не
означает.
— Как же его фамилия? — спросила хозяйка. —
Биро, что ли?
— Риго, сударыня, — поправил ее высокий
швейцарец.
— Вот, вот! Риго.
За супом последовало мясное блюдо, а потом
овощи. Путник съел все, что было подано на стол, допил вино из бутылки и
спросил еще стакан рому; а когда принесли кофе, закурил папиросу. Подкрепив
свои силы, он приосанился и начал вставлять замечания в общую беседу, причем
делал это с покровительственным видом, словно был куда более важной особой, чем
казался.
То ли посетители кабачка вспомнили, что их
ждут другие дела, то ли почувствовали себя недостойными столь высокого общества
— но в короткое время все они разошлись, и так как никто не явился на смену,
«Утренняя Заря» осталась в полном распоряжении своего новоявленного
покровителя. Хозяин гремел посудой на кухне, хозяйка мирно занималась шитьем, а
путник курил в одиночестве, протянув к огню израненные ноги.
— Скажите, пожалуйста, сударыня, этот Биро…
— Риго, сударь.
— Да, простите, Риго. Любопытно узнать, чем он
навлек на себя ваше недовольство?
Тут опять его усы вздернулись кверху, а нос
загнулся книзу, и хозяйка, которая все никак не могла решить, красавец он или
урод, сразу склонилась к последнему мнению. Этот Злодей, Риго, убил свою жену,
пояснила она.
— Неужели? Громы и молнии, вот уж истинно
злодей! Но откуда вам это известно?
— Это всем известно, сударь.
— О! И тем не менее он избежал законной кары?
— Суд не нашел достаточно улик, чтобы доказать
его преступление. Так было сказано на суде. Но все равно, люди знают, что он
убийца. Люди настолько уверены в этом, что едва не растерзали его на части.
— Ну еще бы, ведь все эти люди так дружно
живут со своими женами! — сказал посетитель. — Ха-ха!
