— И еще я хочу сказать, сэр, — продолжала
Крошка Доррит, дрожа все сильней и сильней, — что, если бы я знала его и могла
говорить, я бы сказала ему, что никогда, никогда он не сможет представить себе,
как глубоко я тронута его добротой и как был бы тронут ею мой добрый отец. И
еще я хочу сказать, сэр, что, если бы я знала его и могла говорить — но я его
не знаю, и я помню, что должна молчать! — я бы сказала ему, что до конца моей
жизни я буду каждый вечер молиться за него. И если бы я знала его, если бы я
могла, я стала бы перед ним на колени, и целовала бы ему руку, и умоляла бы не
отнимать ее — хоть одно мгновение! — чтобы я могла пролить на нее слезы
благодарности, потому что больше мне нечем его отблагодарить!
Крошка Доррит прижалась губами к его руке и
хотела было опуститься на колени, но он мягко удержал ее и усадил снова в
кресло. Ее взгляд, ее взволнованный голос были для него самой лучшей
благодарностью, хоть она не догадывалась об этом. С трудом преодолевая
собственное волнение, он сказал:
— Ну, полно, полно, Крошка Доррит! Будем считать,
что вы узнали, кто этот человек, и что вы все это имели возможность исполнить и
даже исполнили. И теперь забудьте об этом человеке и расскажите мне — не ему, а
мне, вашему другу, которым вы всегда можете располагать, — почему вы бродите по
улицам в такой поздний час и что завело вас чуть не в полночь так далеко от
дома, мое милое… — «дитя», чуть было не сорвалось опять у него с языка, — моя
милая маленькая Крошка Доррит?
— Мы с Мэгги нынче были в театре, — сказала
она, привычным усилием справившись со своими чувствами, — в театре, где у моей
сестры ангажемент.
— Ой, до чего же там хорошо! — неожиданно
отозвалась Мэгги, видимо обладавшая способностью засыпать и просыпаться в любую
минуту по своему усмотрению. — Не хуже, чем в больнице. Только что курятины не
дают.
Она слегка поежилась и снова заснула.
— Мне иногда хочется своими глазами взглянуть,
как идут дела у сестры, вот мы туда и отправились, — пояснила Крошка Доррит. —
Люблю иногда посмотреть на нее издали, так, чтобы ни она, ни дядя не знали.
Правда, мне это редко удается, ведь если я не ухожу на работу, так сижу с
отцом, а если и ухожу, так всегда спешу к нему вернуться. Но сегодня я ему
сказала, что иду на бал.
Робко и нерешительно произнеся это признание,
она снова подняла глаза на Кленнэма, и так ясно прочитала на его лице вопрос,
что поторопилась ответить:
— О нет, что вы! Я ни разу в жизни не была на
балу. И немного помедлив под его внимательным взглядом, добавила:
— Я надеюсь, что тут нет большого греха.
Приходится иной раз выдумывать немножко, ради их же пользы.
Она боялась, что он мысленно осуждает ее за
эти уловки, помогающие ей заботиться о своих родных, думать о них, оберегать их
без их ведома и благодарности, быть может, даже навлекая на себя упреки в
недостатке внимания. Но у Кленнэма в мыслях было совсем другое — он думал о
необыкновенной силе духа, сокрытой в этой слабенькой девушке, об ее стоптанных
башмаках и поношенном платьице, об ее несуществующих, выдуманных развлечениях.
Где же этот бал, куда она будто бы отправилась, спросил он. В одном доме, где
ей часто случается работать, отвечала, покраснев, Крошка Доррит. Она не стала
путаться в подробностях перед отцом; просто сказала в двух словах, чтобы он не
беспокоился. Отец не должен был думать, что речь идет о каком-то настоящем
великосветском бале — да ему это вряд ли и пришло бы в голову. Она покосилась
на свою плохонькую шаль.
— Мне еще никогда не случалось уходить из дому
на всю ночь, — сказала Крошка Доррит. — Лондон кажется таким большим, таким
чужим, таким пустынным.
Крошка Доррит вздрогнула, говоря эти слова;
огромный город, раскинувшийся под черным небом, пугал ее.
— Но я не потому решилась обеспокоить вас,
сэр, — продолжала она, снова овладев собою. — Моя сестра свела знакомство с
какой-то дамой, и ее рассказы об этом знакомстве встревожили меня, вот я и
отправилась сегодня в театр. А проходя мимо вашего дома, я увидела свет в окне,
и…
Не в первый раз. Нет, не в первый раз. Уже
много вечеров свет в этом окне, точно далекая звездочка, манил Крошку Доррит. И
нередко, усталая и измученная, она возвращалась в Маршалси кружным путем, чтоб
только пройти мимо дома, где жил вернувшийся из дальних стран человек с
печальным, загорелым лицом, который говорил с ней как друг и покровитель.
— И вот я надумала подняться к вам, чтобы
поговорить о трех вещах, о которых мне очень нужно вам сказать. Первое, это то,
что я уже пыталась, но не могу… не должна…
— Тсс, тсс! Мы ведь уже уговорились, что с
этим покончено. Перейдем ко второму, — сказал Кленнэм, успокаивая ее ласковой
улыбкой. Он помешал в камине, чтобы пламя разгорелось ярче, и поставил на
столик перед ней вино, пирожное и фрукты.
— Второе вот что, сэр, — сказала Крошка
Доррит, — мне кажется, миссис Кленнэм узнала мою тайну — узнала, откуда я
прихожу и куда возвращаюсь. Иначе говоря, — где я живу.
— Вот как? — живо откликнулся Кленнэм и,
немного помолчав, спросил, почему она так думает?
— Мне кажется, мистер Флинтвинч выследил меня,
— сказала Крошка Доррит.
Кленнэм помолчал еще немного, сдвинув брови и
глядя в огонь; потом снова спросил: а почему она так думает?
— Я два раза повстречала его. Оба раза
недалеко от дома. Оба раза вечером, когда возвращалась с работы. Оба раза у
него был такой вид, что мне эта встреча показалась не случайной — хоть, может
быть, я и ошибаюсь.
— Он вам что-нибудь говорил?
— Нет, только кивнул и прошел мимо, склонив
голову набок.
— Черт бы его побрал с его головой, —
задумчиво пробормотал Кленнэм, не отводя глаз от огня, — она у него всегда
набок.
Опомнившись, он стал уговаривать ее выпить
вина, съесть хоть кусочек чего-нибудь — трудная задача, принимая во внимание ее
робость и застенчивость, — потом спросил прежним задумчивым тоном:
— А моя мать не переменилась к вам?
— О нет, ничуть. Она такая же, как всегда. Но
я подумала, может быть, рассказать ей всю свою историю. Я подумала, может быть,
вы сочли бы это правильным. Я подумала, — Крошка Доррит умоляюще вскинула на
него глаза и тотчас же снова опустила их, встретив его взгляд, — может быть, вы
посоветуете, что мне делать.
