— Крошка Доррит, — сказал Кленнэм; это имя,
смотря по тому, как и когда оно произносилось, уже начинало служить им обоим
заменой множества ласковых имен, — не делайте ровно ничего. Я попробую
поговорить с моим старым другом, миссис Эффери. — Ничего не нужно делать,
Крошка Доррит, разве только подкрепить сейчас свои силы тем, что стоит на
столе. Вот об этом я вас прошу от всей души.
— Благодарю вас, но мне, право же, совсем не
хочется есть. И пить тоже не хочется, — добавила Крошка Доррит, заметив, что он
тихонько подвинул к ней стакан. — Вот, может быть, Мэгги…
— Непременно, — сказал Кленнэм. — И я надеюсь,
что у нее в карманах найдется место для всего, что она не успеет съесть здесь.
Но прежде чем мы ее разбудим — ведь вы собирались сказать мне еще что-то,
третье?
— Да. Только вы не обидитесь, сэр?
— Обещаю, о чем бы ни шла речь.
— Вам, верно, это покажется странным. Не знаю,
как и сказать. Только не сочтите это прихотью или неблагодарностью с моей
стороны, — говорила Крошка Доррит, снова невольно поддаваясь волнению.
— Нет, нет, нет. Я заранее уверен, что все,
что вы скажете, будет разумным и справедливым. И я ничуть не опасаюсь неверно
истолковать ваши слова.
— Благодарю вас, сэр. Вы решили еще раз
навестить моего отца?
— Да.
— И вы собираетесь сделать это завтра — по
крайней мере вы были так добры и внимательны, что предупредили его об этом
запиской.
— Да — но стоит ли говорить о таких пустяках!
— Так вот, я хочу просить вас не делать
кое-чего, — сказала Крошка Доррит, крепко сжав свои маленькие ручки и устремив
на него взгляд, в который она вложила, казалось, всю свою душу. — Вы не
догадываетесь, чего именно?
— Пожалуй, догадываюсь. Но я могу и ошибаться.
— Нет, вы не ошибаетесь, — сказала Крошка
Доррит, покачав головой. — Если нам будет так трудно, так трудно, что мы не
сможем без этого обойтись, тогда я сама попрошу у вас, хорошо?
— Хорошо. Пусть будет по-вашему.
— Не поощряйте его. А если он станет просить,
делайте вид, что вы не понимаете просьб. И не давайте ему ничего. Пощадите его,
избавьте от этого унижения и вам тогда легче будет его уважать.
Слезы заблестели в ее полных тревоги глазах, и
Кленнэм дрогнувшим голосом поспешил ответить, что ее желание для него священно.
— Вы ведь его не знаете по-настоящему, —
сказала она. — Не знаете и не можете знать. Вы только видите, до чего он дошел,
бедный мой, дорогой мой отец, но вы не видели всего, что его довело до этого. А
я видела и знаю! И оттого, что вы были так добры к нам, отнеслись с таким
чутким участием, мне особенно хочется, чтобы вы думали о нем лучше. Для меня
нестерпима мысль, — вскричала Крошка Доррит, закрыв лицо руками, — для меня
нестерпима мысль, что вы, именно вы, видите его только в минуты его унижения!
— Ну, не надо так убиваться, — сказал Кленнэм.
— Право, не надо, Крошка Доррит. Я все понял, уверяю вас.
— Благодарю вас, сэр. Благодарю! Я всячески
старалась избежать этого разговора, день и ночь думала, как мне быть; но когда
я узнала, что вы обещались прийти к нам завтра, я решилась. Только это не
потому, чтобы я стыдилась своего отца, — она быстро вытерла слезы, — а потому,
что я знаю его, как никто не знает, и люблю его и горжусь им.
Высказав то, что камнем лежало у нее на душе,
Крошка Доррит заторопилась уходить. У Мэгги сна уже как не бывало; она пожирала
глазами пирожное и фрукты, ухмыляясь в приятном ожидании. Кленнэм, желая
отвлечь Крошку Доррит от печальных мыслей, налил ее подопечной стакан вина,
который та немедленно выпила, причем после каждого глотка громко причмокивала,
поглаживая себя по горлу, и приговаривала замирающим голосом, закатив глаза под
самый лоб: «Ох, и вкусно! Ну прямо как в больнице!» Когда же с вином и с
восторгами было покончено, он просил ее сложить все угощение в свою корзинку
(Мэгги никогда не выходила без корзинки), да позаботиться, чтобы на столе
ничего не осталось. Радость, с которой Мэгги бросилась исполнять его просьбу, и
радость маленькой маменьки при виде радости Мэгги убедили Кленнэма, что лучшего
завершения разговора и придумать нельзя было.
— Но ведь ворота уже давным-давно заперты, —
вдруг спохватился Кленнэм. — Куда же вы пойдете?
— Я буду ночевать у Мэгги, — ответила Крошка
Доррит, — Мне там будет очень хорошо и покойно.
— В таком случае, я провожу вас, — сказал
Кленнэм. — Я не могу отпустить вас одних в такой час.
— Нет, нет, пожалуйста, не провожайте, —
взмолилась Крошка Доррит. — Я вас очень, очень прошу!
Она просила так убедительно, что Кленнэм счел
неделикатным настаивать — тем более, что ему нетрудно было представить себе
убогое жилье Мэгги.
— Пойдем, Мэгги, — весело сказала Крошка
Доррит, — мы отлично дойдем одни; дорогу мы знаем, верно, Мэгги?
— Верно, маменька, дорогу мы знаем, — прыснув
со смеху, сказала Мэгги.
И они ушли; но прежде чем переступить порог,
Крошка Доррит оглянулась и сказала: «Благослови вас бог!» Она сказала это
совсем тихо, но как знать! — быть может, там, в вышине, ее слова были слышны не
хуже, чем если б их пропел целый соборный хор.
Артур Кленнэм выждал, покуда они завернут за
угол, и незаметно последовал за ними. У него не было намерения навязывать свое
присутствие Крошке Доррит там, где оно оказалось бы нежеланным, но он хотел
убедиться, что она благополучно добралась до знакомого квартала. Такой
крохотной, такой хрупкой и беззащитной в сырой холодной мгле казалась ее
фигурка, полускрытая колышущейся тенью ее подопечной, что Кленнэму, который
привык смотреть на нее как на ребенка, захотелось взять ее на руки и понести.
Но вот они вышли на широкую улицу, в конце
которой находилась тюрьма Маршалси, и Кленнэм увидел, как они слегка замедлили
шаг, а потом свернули в переулок. Он остановился, чувствуя себя не вправе идти
дальше, и, постояв немного, нерешительно повернул назад. Ему и в голову не
приходило, что им грозит опасность всю ночь провести на улице; и лишь много,
много времени спустя он узнал правду.
Убогий домишко, к которому они подошли, был
весь погружен в темноту, и ни звука не доносилось из-за запертой двери. Тогда
Крошка Доррит сказала своей подопечной:
— Мэгги, тебе на этой квартире живется хорошо,
и поэтому не следует вызывать неудовольствие хозяев. Постучимся тихонько раз и
другой; а если нам не отворят, придется ждать до утра.
