А может быть, слабый огонек этой свечи служил
маяком кому-то, кто нежданно-негаданно должен был явиться сюда по зову судьбы?
Может быть, слабый огонек этой свечи был сторожевым огнем, которому суждено
было зажигаться в комнате больной каждую ночь, до тех пор, пока не произойдет
назначенное от века событие? Кто же из несметного множества путников, что
странствуют при солнце и при звездах, на суше и на море, взбираются на крутые
горы и устало бредут по бескрайным равнинам, сходятся и расходятся в
прихотливом скрещении дорог, непостижимо влияя порой на свои и чужие судьбы, —
кто из них, сам не зная об истинной цели своих странствий, медленно, но верно
приближался в то время к дому, где горел этот путеводный огонь?
Время покажет нам. Почетное возвышение и
позорный столб, эполеты генерала и палочки барабанщика, памятник в
Вестминстерском аббатстве
[38]
и зашитый мешок, спущенный за борт судна, митра и
работный дом, кресло лорд-канцлера и виселица, трон и гильотина — любой жребий
может ожидать того, кто сейчас в пути на большой дороге жизни; но у этой дороги
есть неожиданные повороты, и только Время покажет нам, куда она приведет того
или иного путника.
Однажды в зимние сумерки супруге мистера Флинтвинча,
которую весь день одолевала дремота, привиделся сон.
Снилось ей, будто она грела на кухне воду для
чайника, а заодно сама уселась погреться у очага, подоткнув подол юбки и
поставив ноги на решетку, где меж двух холодных черных провалов догорали остатки
огня. И будто в то время, когда она так сидела, размышляя о том, что для иных
людей жизнь — довольно невеселая выдумка, ее вдруг испугали какие-то звуки,
послышавшиеся за ее спиной. И будто это случилось не первый раз — точно такие
же звуки испугали ее однажды на прошлой неделе, загадочные, непонятные звуки,
сперва тихий шорох, а потом топ-топ-топ, словно чьи-то быстрые шаги; и сразу у
нее так и захолонуло сердце, как если б от этих шагов пол затрясся под ногами
или чья-то ледяная рука протянулась и схватила ее. И будто тут ожили все ее
старые страхи насчет того, что в доме нечисто, и она опрометью бросилась по
лестнице наверх, сама не зная куда, лишь бы поближе к людям.
Снилось ей дальше, будто, очутившись в сенях,
она увидела, что дверь в контору ее супруга и повелителя распахнута настежь и
что там никого нет. Во сне она подошла к узкому, точно прореха, окошку
маленькой комнатки по соседству с наружною дверью, чтобы хоть через стекло
почувствовать бьющимся сердцем близость живых существ, непричастных к этому
населенному привидениями дому. Во сне она увидела на противоположной стене тени
обоих умников, судя по всему, занятых оживленной беседой. Во сне она сняла
башмаки и на цыпочках поднялась наверх, то ли чтоб быть поближе к этим двоим,
которым и нечистая сила не страшна, то ли чтобы услышать, о чем идет у них
речь.
— Вы свои фокусы оставьте, — говорил мистер
Флинтвинч. — Я это терпеть не намерен.
Миссис Флинтвинч снилось, будто она стояла за
полуотворенной дверью и совершенно отчетливо слышала, как ее муж произнес эти
дерзкие слова.
— Флинтвинч, — отвечала миссис Кленнэм своим
обычным, глухим, но властным голосом. — В вас вселился демон гнева. Не
поддавайтесь ему.
— А хоть бы даже и не один, а целая дюжина
демонов, — возразил мистер Флинтвинч, тон которого неопровержимо доказывал, что
последнее предположение ближе к истине. — Хоть бы даже полсотни, все они вам
скажут то же самое: вы свои фокусы оставьте, я это терпеть не намерен. А не
скажут, так я их заставлю.
— Да что я такого сделала, злобный вы человек?
— спросил властный голос.
— Что сделали? — переспросил мистер Флинтвинч.
— Набросились на меня, вот что.
— Если вы хотите сказать, что я упрекнула вас…
— Я хочу сказать именно то, что говорю, —
возразил Иеремия, с непреодолимым и непонятным упорством держась за свое
фигуральное выражение. — Сказано ясно: набросились на меня!
— Я упрекнула вас. — начала она снова, —
потому, что…
— Не желаю слушать! — закричал Иеремия. — Вы
набросились на меня.
— Хорошо, сварливый вы человек, я набросилась
на вас (Иеремия злорадно хихикнул, услышав, как она повторила-таки это слово)
за ваш неуместно многозначительный тон в давешнем разговоре с Артуром. Мне
впору было бы усмотреть тут в некотором роде злоупотребление доверием. Я
понимаю, вы просто не обдумали…
— Не желаю слушать! — перебил непримиримый
Иеремия, отметая эту оговорку. — Я все обдумал.
— Знаете что, вы уж разговаривайте сами с собой,
а я лучше помолчу, — сказала миссис Кленнэм после паузы, в которой
чувствовалось раздражение. — Бесполезно обращаться к упрямому старому
сумасброду, который задался целью перечить мне во всем.
— И этого тоже не желаю слушать, — возразил
Иеремия. — Никакой такой целью я не задавался. Я сказал, что все обдумал.
Угодно вам знать, почему, обдумавши все, я говорил с Артуром именно так,
упрямая вы старая сумасбродка?
— Вы мне решили вернуть мои собственные слова,
— сказала миссис Кленнэм, стараясь обуздать свое негодование. — Да, я хочу
знать.
— Так я вам скажу. Потому что вы должны были
вступиться перед сыном за память отца, а вы этого не сделали. Потому что прежде
чем распаляться гневом за себя, вы, которая…
— Остановитесь, Флинтвинч! — воскликнула она
изменившимся голосом. — Как бы вы не зашли чересчур далеко!
Но старик и сам спохватился. Последовала новая
пауза, во время которой он, видимо, перешел на другое место; потом он заговорил
опять, уже значительно мягче.
