— Я вам начал объяснять, почему я говорил с
Артуром так. Потому что, на мой взгляд, прежде чем думать о себе, вам следовало
подумать об отце Артура. Отец Артура! Я никогда не питал особого расположения к
отцу Артура. Я служил его дяде еще тогда, когда отец Артура значил в этом доме
немногим больше меня, денег у него в кармане было меньше, чем у меня, а надежд
на дядино наследство ровно столько, сколько у меня. Он голодал в парадных
комнатах, а я голодал на кухне; вот и вся почти разница между нами — одна крутая
лестница нас разделяла. Я в ту пору относился к нему довольно холодно; впрочем,
не помню, чтобы когда-либо я относился к нему иначе. Человек он был безвольный,
слабый, с самого своего сиротского детства запуганный чуть не до полусмерти. И
когда он привел в дом вас — жену, выбранную ему дядей, достаточно было один раз
взглянуть на вас (а вы тогда были красивая женщина), чтобы понять, кто будет
верховодить в семейной жизни. Начиная с тех пор, вы всегда умели сами за себя
постоять. Будьте же и теперь такой. Не пытайтесь опираться на мертвых.
— Я вовсе не опираюсь на мертвых — как вы
говорите.
— Но были бы не прочь опереться, если бы я не
помешал, — пробурчал Иеремия. — За это вы на меня и набросились. Не можете
простить мне, что я помешал. Вас, верно, удивляет, с чего это мне вдруг
вздумалось заступиться за отца Артура? Ведь так, сознайтесь? А впрочем, хоть и
не сознавайтесь, все равно я знаю, что это так, и вы сами знаете, что это так.
Ладно, я вам объясню, в чем тут дело. Может, со стороны это покажется
странностью, но таков уж у меня характер: не могу стерпеть, чтобы какой-нибудь
человек делал все как ему хочется, Вы женщина решительная, умная, если вы
поставили перед собой цель, ничто вас не отвратит от нее. Кому и знать это, как
не мне.
— Ничто не отвратит меня от поставленной цели,
Флинтвинч, если она для меня внутренне оправдана. Вот что надобно прибавить.
— Внутренне оправдана? Я ведь сказал, что вы
самая решительная женщина на свете (хотел сказать, во всяком случае), и уж если
вы решили добиться какой-то цели, что вам стоит найти для нее внутреннее
оправдание?
— Глупец! Мое оправдание — в этой книге! — с
грозным пафосом воскликнула она и, судя по раздавшемуся звуку, изо всей силы
стукнула рукой по столу.
— Хорошо, хорошо, — невозмутимо отозвался
Иеремия. — Мы сейчас не станем в этом разбираться. Так или иначе, но, поставив
перед собой цель, вы ее добиваетесь, и при этом вам нужно, чтобы все
подчинялось вашим замыслам. Ну, а я подчиняться не намерен. Я много лет был вам
преданным и полезным помощником, и я даже привязан к вам. Но стать вашей тенью
— на это я не могу согласиться, не хочу согласиться, никогда не соглашался и не
соглашусь. Глотайте на здоровье всех кого хотите! А я не дамся — такой уж у
меня странный нрав, сударыня, не желаю, чтобы меня глотали живьем.
Не здесь ли следовало искать основу взаимного
понимания этих двух людей? Не эта ли недюжинная сила характера, угаданная ею в
мистере Флинтвинче, побудила миссис Кленнэм снизойти до союза с ним?
— Оставим этот вопрос и не будем больше к нему
возвращаться, — сумрачно сказала она.
— Только не вздумайте наброситься на меня
опять, — возразил неумолимый Флинтвинч, — иначе нам придется к нему вернуться.
Тут миссис Флинтвинч приснилось, будто ее
супруг принялся расхаживать взад и вперед по комнате, чтобы остудить свою
злость, а она будто убежала в сени и некоторое время стояла там, в темноте,
прислушиваясь и дрожа всем телом; но все было тихо, и вскоре страх перед
нечистой силой и любопытство взяли свое, и она снова прокралась на прежнее
место за дверью.
— Зажгите, пожалуйста, свечу, Флинтвинч, —
говорила миссис Кленнэм, явно желая направить разговор на обыденные предметы. —
Время чай пить. Крошка Доррит сейчас придет и застанет меня в потемках.
Мистер Флинтвинч проворно зажег свечу и, ставя
ее на стол, заметил:
— Кстати, каковы ваши планы насчет Крошки
Доррит? Так она и будет вечно здесь работать? Вечно являться в вашу комнату к
чаю? Вечно приходить и уходить, как она сейчас приходит и уходит?
— Разве можно говорить о вечности, обращаясь к
бедной калеке? Всех нас косит время, точно траву на лугу; но меня эта жестокая
коса подрезала уже много лет назад, и с тех пор я лежу здесь, немощная,
недвижная, в ожидании, когда господь бог приберет меня в свою житницу.
— Так-то так. Но вы здесь лежите
живая-живехонькая — а сколько детей, юношей, молодых цветущих женщин и здоровых
и крепких мужчин было скошено и прибрано за эти годы, которые для вас прошли
почти бесследно — вы даже и переменились очень мало. Вы еще поживете, да и я,
надеюсь, тоже. А когда я говорю «вечно», то подразумеваю наш с вами век — хоть
я и не поэтического склада.
Все эти соображения мистер Флинтвинч изложил
самым невозмутимым тоном и столь же невозмутимо стал ждать ответа.
— Если Крошка Доррит и впредь останется такой
же скромной и прилежной и будет нуждаться в той незначительной помощи, которую
я в силах ей оказать, она может рассчитывать на эту помощь, пока я жива, —
разве только сама от нее откажется.
— И больше ничего? — спросил Флинтвинч,
поглаживая свой подбородок.
— А что же еще? Что, по-вашему, должно быть
еще? — воскликнула миссис Кленнэм с угрюмым недоумением в голосе.
После этого миссис Флинтвинч приснилось, будто
они с минуту или две молча глядели друг на друга поверх пламени свечи, и
каким-то образом она почувствовала, что глядели пристально.
— А вы случайно не знаете, миссис Кленнэм, —
спросил повелитель Эффери, понизив голос и придав ему выражение, значительность
которого вовсе не соответствовала простоте вопроса, — вы случайно не знаете,
где она живет?
— Нет.
— А вы не — ну, скажем, не желали бы узнать? —
спросил Иеремия таким тоном, словно готовился вцепиться в нее.
— Если бы желала, так давно уже узнала бы.
Разве я не могу у нее спросить?
— Стало быть, не желаете знать?
— Не желаю.
Мистер Флинтвинч испустил долгий красноречивый
вздох, а затем сказал, все так же многозначительно:
— Дело в том, что я — совершенно случайно,
заметьте! — выяснил это.
— Где бы она ни жила, — возразила миссис
Кленнэм монотонным скрипучим голосом, отчеканивая слово за словом, как будто
все произносимые ею слова были вырезаны на металлических брусочках и она их
перебирала по порядку, — это ее секрет, и я на него посягать не намерена.
