— Может быть, вы даже предпочли бы не знать о
том, что я знаю то, чего вы не знаете? — спросил Иеремия; эта дважды
перекрученная фраза вышла удивительно похожей на него самого.
— Флинтвинч, — сказала его госпожа и
компаньонша с неожиданной силой, так что Эффери за дверью даже вздрогнула,
услышав ее голос, — зачем вы стараетесь вывести меня из терпения? Вы видите эту
комнату. Если есть что-либо утешительное в моем долголетнем заточении в ее
четырех стенах — не поймите это как жалобу, вам хорошо известно, что я никогда
не жалуюсь на свою: судьбу, — но если может тут быть что-либо утешительное для
меня, так это то, что, лишенная радостей внешнего мира, я в то же время
избавлена от знания некоторых вещей, которые мне знать не хотелось бы. Так почему
же вы, именно вы хотите отказать мне в этом утешении?
— Ни в чем я вам не хочу отказывать, —
возразил Иеремия.
— Тогда ни слова больше — ни слова больше.
Пусть Крошка Доррит хранит свой секрет, и вы тоже его храните. Пусть она, как и
раньше, приходит и уходит, не встречая любопытных взглядов и не подвергаясь
расспросам. И пусть у меня, в моих страданьях будет хоть одно маленькое
облегчение. Неужели это так много, что вы готовы терзать меня, точно злой дух,
из-за этого?
— Я только задал вам вопрос.
— А я на него ответила. — И ни слова больше —
ни слова больше. — Тут скрипнули колеса покатившегося кресла, и тотчас же резко
зазвонил колокольчик.
Эффери, в которой страх перед мужем пересилил
в эту минуту страх перед нечистой силой, торопливо и бесшумно прокралась в
сени, сбежала вниз по кухонной лестнице еще быстрей, чем недавно бежала по ней
наверх, уселась на прежнее место у очага, снова подоткнула подол юбки, а затем
накинула передник на голову. Колокольчик позвонил опять, потом еще и еще раз, наконец
зазвонил без перерыва, но Эффери оставалась глуха к его настойчивому звону; она
все сидела, накрывшись передником, и тщетно старалась перевести дыхание. Но
вот, наконец, по лестнице, ведущей из верхних комнат в сени, послышалось
шарканье туфель мистера Флинтвинча, сопровождаемое невнятной воркотней и
возгласами: «Эффери, старуха!». А так как Эффери по-прежнему не шевелилась под
своим передником, он со свечою в руке спустился, несколько раз споткнувшись,
вниз, подошел к ней вплотную, сдернул с ее головы передник и сильно встряхнул
ее за плечо.
— Ох, Иеремия! — разом проснувшись,
воскликнула Эффери. — Как ты меня напугал!
— Ты что тут делаешь, а? — грозно спросил
Иеремия. — Тебе раз пятьдесят звонили.
— Ох, Иеремия! — сказала миссис Эффери. — Мне
снился сон.
Припомнив недавние похождения своей супруги в
мире сонных грез, мистер Флинтвинч поднес свечу к самому ее лицу, как бы
вознамерившись устроить из нее факел для освещения кухни.
— А ты знаешь, что уже время подавать ей чай?
— спросил он, злобно оскалившись и пинком едва не выбив из-под миссис Эффери
стул.
— Чай, Иеремия? Ох, я сама не знаю, что со
мной такое. Уж очень я напугалась перед тем, как заснула, оттого, должно быть,
все так и вышло.
— Эй ты, сонная тетеря! — прикрикнул мистер
Флинтвинч. — Что ты там несешь?
— Я слышала какой-то странный шум, Иеремия, и
какую-то непонятную возню. Вот здесь — здесь, в кухне.
Иеремия поднял свечу и оглядел закопченный
потолок кухни, затем опустил свечу вниз и оглядел сырой каменный пол, затем
повернулся со свечой кругом и оглядел разукрашенные подтеками и пятнами стены.
— Крысы, кошки, вода в трубах, — сказал
Иеремия. При каждом из этих предположений миссис Эффери отрицательно качала
головой.
— Нет, Иеремия, это ведь уж и раньше бывало. И
не только в кухне, но и наверху, а один раз ночью, когда я шла по лестнице из
ее комнаты в нашу, я услышала шорох прямо у себя за спиной, и даже вроде
почувствовала какое-то прикосновение.
— Эффери, старуха, — свирепо произнес мистер
Флинтвинч, поводив носом у самых губ своей супруги, чтобы удостовериться, не
отдает ли от нее спиртным, — если сию же минуту не будет готов чай, ты у меня
почувствуешь такое прикосновение, голубушка, что отлетишь на другой конец
кухни.
Это предупреждение расшевелило миссис
Флинтвинч и заставило ее поторопиться с чайником наверх, в комнату больной. Но
как бы то ни было, она окончательно утвердилась в своем мнении, что в этом
мрачном доме творится неладное. С тех пор она никогда не знала покоя после
наступления сумерек и, выходя в темноте на лестницу, всякий раз закутывала
голову передником из страха, как бы чего не увидеть.
Все эти таинственные тревоги и непонятные сны
повергли миссис Флинтвинч в душевное смятение, от которого, как мы увидим в
дальнейшем, ей не скоро суждено было оправиться. В зыбком тумане нахлынувших на
нее впечатлений и переживаний все вокруг стало казаться ей загадочным, и от
этого она сама сделалась загадочной для других, и окружающим было также трудно
разбираться в ее словах и поступках, как ей самой разобраться в том, что
происходило в доме, где она жила.
Итак, миссис Эффери все еще возилась с
приготовлением чая, когда раздался негромкий стук в дверь, каким всегда
оповещала о своем приходе Крошка Доррит. Миссис Эффери смотрела, как Крошка
Доррит снимает в сенях свою простенькую шляпку, а мистер Флинтвинч безмолвно
разглядывает ее издали, поскребывая свой подбородок, и словно ждала, что
вот-вот стрясется нечто чрезвычайное, от чего она лишится рассудка со страху, а
может быть, их всех троих разорвет на куски.
Когда с чаепитием было покончено, снова
послышался стук в наружную дверь, на этот раз оповещавший о приходе Артура.
Миссис Флинтвинч пошла отворить ему. Не успев переступить порог дома, Артур
обратился к ней:
— Очень хорошо, что это вы, Эффери. — Мне
нужно вас кое о чем спросить.
Но Эффери торопливо ответила:
— Нет, нет, Артур. Ради бога, не спрашивайте
меня ни о чем! У меня наполовину отшибло разум страхом и наполовину — снами. Не
спрашивайте меня ни о чем! Не знаю я, что есть, и чего нет, и что было, и чего
не было! — С этими словами она убежала от него и больше не показывалась ему на
глаза.
