Миссис Эффери не была охотницей до книг, а
скудное освещение в комнате не позволяло ей заниматься шитьем, даже если бы она
того хотела, а потому все свои вечера она просиживала теперь в том темном углу,
откуда появилась перед Артуром в день его приезда, и самые невероятные мысли и
подозрения, касавшиеся ее мужа, ее госпожи и таинственных звуков старого дома,
роились у нее в голове. В то время, когда миссис Кленнэм с неистовым пылом
твердила вслух свой религиозный урок, мысли эти нет-нет да и заставляли Эффери
оглядываться на дверь, и, пожалуй, ее ничуть бы не удивило, если бы оттуда вдруг
вышла какая-то темная фигура и увеличила собой число внимающих благочестивым
поучениям.
Вообще же Эффери употребляла все усилия, чтобы
ни словом, ни жестом не привлекать к себе внимания двух умников, и лишь в
редких случаях (большей частью это бывало в час, когда вечернее бдение уже
подходило к концу) она вдруг выскакивала из своего угла и с перекошенным от
страха лицом шептала мистеру Флинтвинчу, мирно читавшему газету у столика
миссис Кленнэм:
— Вот опять, Иеремия! Слышишь? Что это за шум?
Но шум, если он и был, уже успевал затихнуть,
и мистер Флинтвинч рычал на нее с такой яростью, как будто это она против его
воли срезала его с веревки:
— Эффери, старуха, ты опять за свое! Ну
погоди, вот я тебя сейчас так угощу, что тебе не поздоровится!
Глава 16
Ничья слабость
Настало время возобновить знакомство с
семейством Миглз, и вот в один субботний полдень, памятуя свой уговор с
мистером Миглзом при посещении Подворья Кровоточащего Сердца, Кленнэм
отправился в Туикнем, где у мистера Миглза имелся собственный коттедж. День
выдался погожий, ясный, и так как Артуру, давно не бывавшему в родных краях,
любая сельская дорога Англии судила много интересных впечатлений, он отправил
свой багаж, с дилижансом, а сам решил идти пешком. Была тут для него и прелесть
новизны — на чужбине ему редко приходилось разнообразить свой досуг долгими
пешеходными прогулками.
Он выбрал путь на Фулем и Путин, ради
удовольствия пройтись через вересковую пустошь. Там солнце светило особенно
ярко и радостно; но, еще не успев далеко уйти по дороге, ведущей в Туикнем, он
уже блуждал в неведомых далях других дорог, более призрачных и туманных. Они
открылись перед ним, как только мерный, бодрящий шаг и прелесть окружающего
ландшафта сделали свое дело. Когда бродишь один в сельской тиши, трудно не
отдаться раздумью. А у Кленнэма так много было нерешенных вопросов, что пиши
для размышлений ему хватило бы даже, если бы он шел на край света.
Первым был вопрос, который почти не выходил у
него из головы в последнее время: что делать дальше, к какому занятию себя
приставить и где это занятие искать? Он отнюдь не был богат, и каждый день
нерешительности и бездействия увеличивал его тревоги, связанные с отцовским
наследством. Стоило ему задуматься о том, как лучше распорядиться этим
наследством, чтобы сохранить его в неприкосновенности или приумножить — и
тотчас же вновь являлась беспокойная мысль, что где-то есть человек, который
вправе требовать исправления причиненного ему зла. Об одном только этом можно
было бы размышлять в течение самой длинной прогулки. Но был и другой предмет —
его отношения с матерью, которую он аккуратно навещал теперь три-четыре раза в
неделю, и на взгляд все шло у них гладко и мирно, однако же взаимное доверие
так и не установилось. Неизменным и едва ли не главным предметом его дум и
забот оставалась Крошка Доррит; в силу превратности его собственной судьбы и
всего того, что ему пришлось узнать о судьбе и жизни этой девушки, она была
теперь единственной живой душой, с которой его связывали узы теплых
человеческих чувств — уважения, бескорыстного участия, благодарности,
сострадания, узы, основанные на невинной доверчивости, с одной стороны, и
ласковом покровительстве — с другой. В раздумья Кленнэма о ее будущем невольно
вплеталась мысль о том дне, когда всеразрешающая рука смерти даст, наконец,
свободу ее отцу; ибо только такой оборот событий позволил бы Артуру на деле
проявить свое дружеское участие, переменить всю ее жизнь, убрать тяготы с ее
нелегкого пути, предоставить ей домашний кров, которого она никогда не имела;
иными словами, он принял решение удочерить это бедное дитя долговой тюрьмы и
сделать так, чтобы оно обрело отдых и покой. Быть может, его мысли занимал и
еще один предмет, имевший непосредственное отношение к тому месту, куда он
направлялся; но тут все очертания были настолько смутны, что скорей даже это
был не предмет, а некая призрачная дымка, обволакивающая все прочие раздумья.
Уже пустошь осталась позади, когда он
заприметил на дороге пешехода, идущего в ту же сторону, и что-то в облике этого
пешехода показалось ему знакомым. Где-то он уже видел этот наклон головы, эту
сосредоточенно-задумчивую манеру в сочетании с твердым, энергичным шагом. Но
вот пешеход остановился и сдвинул шляпу на затылок, как бы рассматривая
какую-то вещь, — и Кленнэм узнал Дэниела Дойса.
— Здравствуйте, мистер Дойс, — сказал Кленнэм,
поравнявшись с ним. — Рад встретить вас снова, и к тому же в местах, куда более
приятных, нежели Министерство Волокиты.
— А, приятель мистера Миглза! — воскликнул
опознанный преступник, оторвавшись от выкладок, которые он, видимо, делал в
уме, и пожимая руку Артуру. — Очень приятно, сэр. Вы уж извините, запамятовал
вашу фамилию.
— Охотно извиняю. Тем более что фамилия ничем
не прославленная. Не Полип.
— Знаю, знаю, — засмеялся Дойс. — Я уже
вспомнил: Кленнэм. Рад вас видеть, мистер Кленнэм.
— Сдается мне, мистер Дойс, — сказал Артур,
когда они зашагали дальше, — что мы с вами держим путь в одно и то же место.
— Значит, и вы в Туикнем? — спросил Дэниел. —
Что ж, тем лучше.
