Показав гостям все свои трофеи, мистер Миглз
увел их к себе в кабинет. Это была уютная светлая комната окнами на лужайку,
меблированная частью как гардеробная, частью как контора. В углу на особом
столико можно было заметить весы для взвешивания золота и лопаточку для
сгребания денег.
— Вот взгляните, — сказал мистер Миглз. —
Ровно тридцать пять лет я простоял за конторкой, на которой покоились эти два
предмета (в то время я не больше помышлял о том, чтобы шататься по свету,
нежели теперь — о том, чтобы сидеть дома). Когда я навсегда оставил банк, я
попросил позволения взять их себе на память. Рассказываю вам это, чтобы вы не подумали,
будто я целыми днями сижу туг и считаю свои деньги, точно король из песенки о
двадцати четырех дроздах.
[43]
А то послушать Бэби, так на это похоже.
Внимание Кленнэма привлекла висевшая на степс
картина, с которой смотрели, обнявшись, две прехорошенькие маленькие девочки.
— Да, Кленнэм, — понизив голос, произнес
мистер Миглз. — Обе мои дочки. Этот портрет был писан почти семнадцать лет тому
назад. Они тут совсем еще младенцы — как я часто говорю мамочке.
— А как их имена? — спросил Кленнэм.
— Ох, в самом деле! Ведь вы же никогда не
слышали другого имени, кроме Бэби. Ее настоящее имя — Минни; а ее сестра
звалась Лилли.
— Могли бы вы догадаться, мистер Кленнэм, что
одна из этих девочек — я? — раздался голос самой Бэби, появившейся в это время
в дверях.
— Об этом догадаться не трудно, гораздо
трудней решить, которая именно. Право же, — сказал Кленнэм, переводя взгляд с портрета
на прелестный оригинал и обратно, — сходство так велико, что мне и сейчас
кажется, будто оба изображения — ваши.
— Слыхала, мамочка? — воскликнул мистер Миглз,
обращаясь к жене, которая вслед за дочерью вошла в комнату. — Не вы первый
затрудняетесь решением, Кленнэм. Мы уже к этому привыкли. Ну, я вам подскажу:
Бэби — та, что слева.
Рядом с портретом висело большое зеркало, и
когда Артур снова взглянул в ту сторону, он увидел в нем отражение Тэттикорэм,
которая с минуту помедлила у отворенной двери, прислушиваясь к разговору, а
затем прошла мимо с презрительной и злобной гримасой, обезобразившей ее
красивое лицо.
— Однако, что же это я! — сказал мистер Миглз.
— Ведь вы отшагали немало миль и, наверно, не прочь бы переобуться. Вот Дэниел,
тот никогда сам до этого не додумается, если ему не сунуть в руки машинку для
снимания сапог.
— Отчего ж бы это? — спросил Дэниел, лукаво
подмигнув Кленнэму.
— Оттого, что у вас голова слишком занята
другими вещами, — сказал мистер Миглз, похлопывая его по плечу с видом
человека, который понимает слабости ближнего, но не желает потакать им. —
Цифры, колеса, шестерни, болты, гайки, цилиндры — да чего только там нет.
— В моей профессии, помня о большом, нельзя
забывать о малом, — смеясь, возразил Дэниел. — Но все равно, все равно. Пусть
будет по-вашему.
Поздней, расположившись у огня в отведенной
ему комнате, Кленнэм невольно задал себе вопрос: а не сидит ли в милейшем,
честнейшем и сердечнейшем мистере Миглзе совсем малюсенькая частица того самого
горчичного зернышка, из которого выросло гигантское дерево Министерства
Волокиты? Ибо как еще можно было объяснить его нелепое
покровительственно-снисходительное отношение к Дэниелу Дойсу, вызванное не
какими-нибудь личными особенностями последнего, но лишь тем обстоятельством,
что Дойс — созидатель, человек, не идущий чужим, проторенным путем. Кленнэм мог
бы раздумывать об этом целый час, пока не пришло время спуститься к обеду, не
будь его мысли отвлечены другим вопросом, который занимал его еще до
марсельского карантина и теперь снова настойчиво встал перед ним. Вопрос этот,
весьма важный и существенный, состоял в следующем: позволительно ли ему
влюбиться в Бэби?
Он старше ее ровно вдвое. (Кленнэм снял правую
ногу с левой и заложил левую на правую, после чего попробовал сосчитать еще
раз, но вышло то же самое.) Он старше ее ровно вдвое. Ну, и что же? Он молодо
выглядит, молод душой, по-молодому здоров я силен. В сорок лет человек еще не
стар, и есть немало мужчин, которые по тем или иным причинам женятся не раньше
этого возраста. Но, с другой стороны, дело ведь не в том, как он на это
смотрит; дело в том, как посмотрит она.
Он не сомневался в дружеском расположении к
нему мистера Миглза, и сам в свою очередь был искренне расположен к мистеру
Миглзу и его милой супруге. Он понимал, что для этих родителей, души не чаявших
в своей единственной прелестной дочке, необходимость отдать ее мужу явится
тяжким испытанием, о котором они, верно, не решаются и думать. Но ведь чем
девушка прелестней, милей, красивей, тем неизбежней это испытание. Так почему
бы им не решить вопрос в его пользу, раз уж все равно придется его решать?
И тут ему снова пришло в голову: дело ведь не
в том, как они на это смотрят, дело в том, как посмотрит она.
Артур Кленнэм был человек по натуре скромный и
всегда находил у себя множество недостатков. Он так склонен был преувеличивать
в мыслях достоинства Минни и умалять собственные, что чем дольше он раздумывал
над этим, тем больше терял надежду. Переодевшись к обеду, он окончательно
принял решение, что влюбляться в Бэби ему не следует.
Это был на редкость приятный вечер. Они сидели
впятером вокруг обеденного стола, вспоминали места, где им привелось побывать,
людей, с которыми встречались в путешествии (Дэниел Дойс с интересом следил за
разговором, как следит за карточной игрой не участвующий в ней партнер, и
только время от времени вставлял замечания к случаю); и так им было хорошо и
весело вместе, как не бывает подчас и после долгих лет знакомства.
— А мисс Уэйд? — спросил мистер Миглз, после
того как они перебрали в разговоре с десяток дорожных спутников. — Никто не
видел с тех пор мисс Уэйд?
— Я видела, — сказала Тэттикорэм.
Она принесла своей барышне мантилью, за
которой та ее посылала, и только что склонилась, чтобы накинуть мантилью на
плечи Бэби, как услышала вопрос, побудивший ее сделать это неожиданное
заявление.
— Тэтти! — воскликнула молодая девушка. — Ты
видела мисс Уэйд? Да где же?
— Здесь, в Туикнеме, мисс.
— Каким образом?
Нетерпеливый взгляд Тэттикорэм ответил, как
показалось Кленнэму: «Глазами!» Но вслух она произнесла только:
— Я с ней встретилась у церкви.
