— Я бывал там.
— Так вот, однажды мы повели Бэби в эту
церковь послушать музыку — как люди практические, мы считаем одним из главных
дел своей жизни знакомить ее со всем, что на наш взгляд могло бы ей
понравиться; и вдруг во время музыки мамочка (так я обычно зову миссис Миглз)
расплакалась, и до того безудержно, что пришлось вывести ее из церкви. «Что с
тобой, мамочка? — спрашиваю я ее, когда она немного пришла в себя. — Посмотри,
ведь ты же Бэби напугала». — «Да, ты прав, папочка, — говорит она, — но ведь не
люби я так нашу Бэби, мне наверно не пришла бы в голову эта мысль». — «Какая
такая мысль, мамочка?» — «Ах, господи, господи! — воскликнула она, и снова в
слезы. — Как увидела я этих детишек, выстроенных тут ряд над рядом, да
услышала, как они, никогда не знавшие земных отцов, взывают ко всеобщему нашему
отцу небесному, так и подумала: а ведь может статься, какая-нибудь несчастная
мать тоже приходит сюда, глядит на детские личики и гадает — где же тут то
бедное дитя, которое ей обязано своим появлением на этот грешный свет и
которому никогда не суждено узнать ни ласки ее, ни любви, ни лица, ни голоса,
ни даже имени». Вот что значит женщина практическая! Я так ей тогда и сказал:
«Мамочка, говорю, в тебе сразу видно женщину практическую».
Слушатель мистера Миглза, невольно
растроганный, кивнул головой.
— А назавтра я сказал ей: «Мамочка, я кое-что
надумал, что тебе, должно быть, придется по душе. Давай возьмем одну из
вчерашних девочек к нам в дом и пусть она ходит за нашей Бэби. Мы с тобой люди
практические, и если бы потом оказалось, что у нашей маленькой служанки не
слишком кроткий нрав и не во всем она поступает по-нашему, мы будем помнить те
обстоятельства, которые тут надобно принять во внимание. Будем помнить, что в
отличие от нас девочка с колыбели была лишена всего, что так благотворно влияет
на человеческую душу — не было у нее ни отца с матерью, ни братишек или
сестренок, ни домашнего очага, ни хрустальных башмачков, ни
крестной-волшебницы». Вот так и появилась у нас в доме Тэттикорэм.
— Но самое имя?..
— Ах ты господи! — вскричал мистер Миглз. — Об
имени-то я и позабыл. Видите ли, в Воспитательном она звалась Гарриэт Бидл —
имя, разумеется, случайное. Мы и сделали из Гарриэт Гэтти, а из Гэтти — Тэтти.
Понимаете, как люди практические, мы решили, что ей приятнее будет отзываться
на такое славное веселенькое имя, и что это даже может способствовать смягчению
ее нрава. Ну, а уж о фамилии Бидл понятно не могло быть и речи.
[8]
Зло с
которым нельзя мириться ни при каких условиях, воплощение чиновничьей тупости и
наглости, допотопная фигура, чей сюртук, жилет и длинная трость символизируют
упрямство, с которым мы, англичане, держимся за бессмыслицу, когда все уже
поняли, что это бессмыслица — вот что такое бидл. Давно вы не встречали живого
бидла?
— Давно — ведь я двадцать с лишком лет провел
в Китае.
— Ну так мой вам совет, — с большим
воодушевлением сказал мистер Миглз, приставив указательный палец к груди
собеседника, — старайтесь не встречать и впредь. Если мне в воскресный день
попадается на улице процессия приютских ребятишек, во главе которой шествует
бидл в полном параде, я тотчас же спешу свернуть с дороги — уж очень хочется
накостылять ему шею. Одним словом, о фамилии Бидл не могло быть и речи, и,
вспомнив, что основателем заведения для бедных найденышей был некий Корэм, мы
решили присвоить маленькой служанке Бэби фамилию этого добросердечного
джентльмена. Так ее и стали звать — то Тэтти, то Корэм, в конце же концов оба
имени слились в одно, и теперь уж ее всегда Зовут Тэттикорэм.
Они еще раз молча прошлись взад и вперед, а
затем постояли немного у парапета, глядя на море.
— Насколько мне известно, — вернулся к
разговору собеседник мистера Миглза, когда они вновь зашагали по террасе, —
ваша дочь — единственный ваш ребенок. Позвольте спросить вас — не сочтите это
нескромным любопытством, мой вопрос вызван лишь тем, что я испытал много
удовольствия от вашего общества и, опасаясь, что в сутолоке этого мира нам,
может быть, и не придется продлить знакомство, желал бы сохранить возможно
более полное представление о вас и о вашей семье — позвольте спросить,
правильно ли я заключил из слов вашей достойной супруги, что у вас были еще
дети?
— Нет, нет, — сказал мистер Миглз. — Это не
совсем точно. Не дети, а ребенок.
— Простите, я, кажется, невзначай затронул
больное место.
— Ничего, не смущайтесь, — сказал мистер
Миглз. — Хоть это и грустное воспоминание, но не тяжелое. Оно заставляет меня
на мгновенье притихнуть, однако не причиняет мне боли. У Бэби была
сестра-близнец; она умерла, когда ее глазки, — точно такие же, как у Бэби, —
только-только стали виднеться над столом, если она привставала, на цыпочки.
— О-о!
— А поскольку мы с миссис Миглз люди
практические, то мало-помалу у нас сложилась привычка, которая вам может быть
покажется странной — а может быть и нет. Бэби и ее сестра были настолько похожи
друг на друга, настолько словно бы составляли одно целое, что у нас в мыслях
они навсегда остались нераздельными. Напрасно было бы напоминать нам о том, что
наша вторая дочка умерла совсем малюткой. Для нас она росла и развивалась
наравне с той, которую богу угодно было сохранить нам и с которой мы всегда
неразлучны. Бэби становилась старше, и сестра ее тоже становилась старше; Бэби
умнела и хорошела, и сестра ее умнела и хорошела вместе с нею. Я убежден, что
если завтра мне суждено перейти в лучший мир, я найду там дочку, в точности
такую же, как Бэби сейчас, и разуверить меня в этом так же трудно, как в том,
что живая Бэби здесь, рядом со мною.
— Я понимаю вас, — тихо молвил его слушатель.
