«А знаете, мне и в самом деле кажется, что это
очень хорошо написано». Короче говоря, видные особы не щадили усилий, чтобы
ввести молодого художника в моду. Однако из этого так ничего и не вышло.
Помешали предрассудки, господствовавшие в публике. Люди с непонятным упорством
отказывались восхищаться приобретением лорда Децимуса, с непонятным упорством
считали, что на любом поприще (кроме того, на котором они сами подвизались)
успех может быть достигнут лишь неустанным трудом, неуклонным рвением и
непоколебимой преданностью делу. И теперь мистер Гоуэн, подобно тому ветхому
ящику, который называют гробом Магомета
[47]
(хоть в нем никогда не было ни
останков пророка, ни чьих-либо еще), оказался подвешенным в пространстве между
двумя сферами, со злобой и завистью взирая и на землю, от которой он оторвался,
и на небо, которого так и не достиг.
Вот, в общих чертах, то, что удалось узнать о
нем Кленнэму в это дождливое воскресенье и в последующие дни.
Спустя примерно час после обеденного времени
прибыл молодой Полип со своим моноклем. Из уважения к родственным связям гостя
мистер Миглз дал на этот вечер отставку розовощеким служанкам и поручил их
обязанности двум мрачного вида лакеям. При виде Артура молодой Полип до того
оторопел и растерялся, что долго не мог прийти в себя и только бормотал в
замешательстве: «Э-э… послушайте! Э-э… знаете ли, доложу я вам!»
Немного оправившись, он воспользовался первым
удобным случаем, чтобы отвести своего друга в сторону и пропищать тем тонким
голоском, который еще усиливал создаваемое им впечатление беспомощности:
— Гоуэн, мне нужно поговорить с вами. Э-э…
послушайте. Кто этот субъект?
— Какой-то знакомый хозяев дома. Не мой, во
всяком случае.
— Имейте в виду: это ярый радикал, — сказал
молодой Полип.
— Да ну? А вы откуда знаете?
— Черт побери, сэр, он недавно явился в наше
министерство и стал приставать ко всем самым нахальным образом. Потом пошел к
нам домой и приставал к моему отцу до тех пор, пока его не выставили за дверь.
Потом опять пришел в министерство и стал приставать ко мне. Послушайте, вы не
представляете себе, что это за человек.
— А что ему было нужно?
— Черт побери, сэр, — ответил молодой Полип, —
он, знаете, хотел бы узнать! Ворвался в министерство — хотя ему даже не был
назначен прием — и заявил, что хотел бы узнать!
От изумления и негодования он так таращил
глаза, что рисковал ослепнуть, но тут весьма кстати явился лакей с докладом,
что кушать подано. Мистер Миглз, проявив живейший интерес к состоянию здоровья
его двоюродного дедушки и двоюродной бабушки, просил его вести к столу миссис
Миглз. И глядя на гостя, восседающего по правую руку хозяйки дома, мистер Миглз
сиял так, словно все семейство Полипов собралось за его обеденным столом.
От вчерашней милой непринужденности не
осталось и следа. Не только обед, но и сами обедающие казались остывшими,
безвкусными, пересушенными — и во всем был виноват этот жалкий, скудоумный
маленький Полип. Он вообще не отличался красноречием, но сейчас, от присутствия
Кленнэма, на него словно столбняк нашел. Повинуясь какой-то настойчивой и
непреодолимой потребности, он беспрестанно поглядывал на упомянутого
джентльмена, вследствие чего его монокль попадал то к нему в суп, то в бокал с
вином, то в тарелку миссис Миглз, то свешивался у него через плечо на манер
шнурка от сонетки, так что одному из мрачных лакеев несколько раз пришлось
водворять его на грудь посрамленного владельца. Расстройство чувств,
порождаемое в молодом Полипе частым исчезновением этого оптического прибора,
упорно не желавшего держаться в глазу, еще усиливалось при каждом взгляде на
загадочного Кленнэма. В своей растерянности он хватал и подносил к глазу ложки,
вилки и другие предметы обеденной сервировки, а обнаружив ошибку, смущался еще
больше, но все-таки не мог заставить себя не смотреть на Кленнэма. А стоило
Кленнэму заговорить, как злополучный юнец весь замирал от страха, что он так
или иначе непременно договорится до того, что, знаете, хотел бы узнать.
Таким образом, едва ли кто-нибудь, кроме
мистера Миглза, испытывал приятные чувства во время этого обеда. Но уж мистер
Миглз наслаждался присутствием молодого Полипа в полной мере. Как склянка
золотой воды в сказке, разлившись, превратилась в целый фонтан золота, так и
ему казалось, что с появлением этого крошечного Полипчика, над столом словно
простерлась тень всего генеалогического древа Полипов. И в этой тени как бы
потускнели неоценимые душевные качества самого мистера Миглза. Исчезла его
искренность, его непринужденность, он будто гнался за чем-то совсем ему чужим и
ненужным; он перестал быть самим собой. Какое редкое, исключительное явление!
Не правда ли, случай мистера Миглза — единственный в своем роде?
Наконец сырой промозглый вечер завершился
сырой промозглой ночью, и молодой Полип уехал в кабриолете, вяло попыхивая
сигарой, а противный Гоуэн ушел пешком вместе со своей противной собакой. Весь
день Бэби старалась быть особенно приветливой с Кленнэмом; но Кленнэм с самого
завтрака держался несколько замкнуто — верней, держался бы, будь он и правда
влюблен в Бэби.
Только что он поднялся к себе в комнату и
снова бросился в кресло перед камином, как в дверь постучали и вошел Дойс со
свечой в руке, спросить, в котором часу и как он намерен возвращаться завтра в
Лондон? Когда этот вопрос был выяснен, Кленнэм невзначай упомянул о Гоуэне —
этот Гоуэн не давал бы ему покоя, будь он его соперником.
— Не верится, чтобы из него вышел большой
художник, — сказал он.
— Не верится, — отозвался Дойс.
Засунув одну руку в карман и уставясь на пламя
свечи, которую он держал в другой руке, мидтер Дойс не трогался с места, как
будто был уверен, что разговор на этом не кончится.
— Мне кажется, наш добрый друг как-то
переменился и даже помрачнел с приходом мистера Гоуэна, — заметил Кленнэм.
— Да, — промолвил Дойс.
— Но о его дочери нельзя сказать того же.
— Нет, — промолвил Дойс.
Оба помолчали. Затем мистер Дойс, не отрывая
глаз от пламени свечи, медленно заговорил снова:
— Дело в том, что он уже два раза увозил дочку
за границу в надежде отвлечь ее мысли от мистера Гоуэна. Ему кажется, что она
не совсем равнодушна к этому молодому человеку, а на его взгляд (как и на мой,
да и вы, верно, с этим согласитесь) такой брак едва ли принес бы ей счастье.
