Тем не менее, когда Мурад вернулся с победой при Варне, он не стал отказываться от своего твердого решения уйти от дел; и Мехмед остался правителем империи при попечительстве Халила. И снова эксперимент провалился. На албанской и греческой границах шли войны. Мехмеда взбесило, когда наставники отвергли его неосуществимый план нападения на Константинополь. Его заносчивый и недоступный нрав возмущали и придворных, и простолюдинов. Но больше всех была недовольна армия. Чтобы предотвратить открытый военный мятеж, Халил уговорил Мурада вернуться в Адрианополь и снова взять управление государством на себя. Его приезд туда осенью 1446 года был встречен всеобщей радостью. Мехмеда отослали в Манису, где его отец коротал дни в своей прерванной отставке.
Возможно, Мурад подумывал лишить Мехмеда наследства, ведь его высокородная жена, дочь Ибрагима, эмира Чандароглу, из семейства, уже связанного с османской династией, вскоре должна была родить ему сына
[24]. Но султан передумал. Через два года ссылки Мехмеда вновь вызвали назад, чтобы он принял участие в кампании против Хуньяди, которая окончилась победой на Косовом поле. Раньше в том же году рабыня Гюльбахар, дочь Абдулы, вероятно принявшего ислам албанца, родила ему сына Баязида. Мурад не одобрял их связи. В 1450 году он приказал Мехмеду жениться на дочери богатого туркменского правителя Сулеймана Дулкадироглу, эмира Малатьи. Их бракосочетание отпраздновали с пышностью. Но Мехмед был равнодушен к Ситти-хатун, этой навязанной ему невесте. Она провела остаток дней в гареме адрианопольского дворца, забытая и бездетная.
В последние годы отцовского правления отношение к Мехмеду изменилось в лучшую сторону. Он то и дело появлялся при дворе и сопровождал султана в нескольких походах. Но он часто возвращался к себе во дворец в Манису. Он находился там, когда его мать умерла в августе 1450 года, и он позаботился о том, чтобы ее с почетом похоронили в Бурсе с эпитафией, где едва упоминается Мурад. Он опять был там, когда и Мурад скончался от апоплексического удара в Адрианополе 13 февраля 1451 года.
Никто не сомневался в том, что Мехмед унаследует трон. Запечатанное письмо, которое послал ему Халил-паша, заставило его спешно вернуться из Манисы. К тому времени, как переправился через Дарданеллы, он уже знал, что никто не станет оспаривать его наследство, и поэтому на два дня задержался в Галлиполи, пока в Адрианополе для него организовывали достойный прием. Он прибыл туда 18 февраля. Великий визирь и все высшие сановники государства выехали к нему навстречу; в одной лиге от ворот они спешились и вернулись в город пешей процессией, шагая перед конем Мехмеда. По прибытии во дворец он устроил аудиенцию. Отцовские министры нервно держались позади, пока он не велел главному евнуху Шехабеддину попросить их занять обычные места. После этого он утвердил великого визиря в его должности. Второй визирь, Исхак-паша, ближайший друг Мурада, был назначен наместником Анатолии; это был высочайший и важнейший пост, но он удалял Исхака от его союзника Халила. Саруджа-паша и Заганос-паша, оба преданные Мураду, но не столь близкие к Халилу, были назначены помощниками визиря наряду с Шехабеддином. Вскоре после этого вдова его отца, дочь Ибрагим-бея, пришла выразить свои соболезнования в связи со смертью Мурада и поздравить Мехмеда с воцарением. Пока он милостиво принимал ее, его слуги поспешили в гарем и задушили ее маленького сына Ахмеда в бане. В конце концов безутешной матери приказали выйти замуж за Исхак-пашу и уехать вместе с ним в Анатолию. Как сообщили Сфрандзи в Трапезунде, вдову Мурада – сербскую христианку Мару – со всеми почестями отослали к ее отцу.
Назначив своих людей и наведя свои порядки во дворце, молодой султан сел строить политические планы. Внешний мир знал его только как неопытного юношу, чьи ранние годы вызывали жалость. Но на видевших его теперь он произвел другое впечатление. Он был красив, среднего роста, но крепкого телосложения. На его лице выделялись пронзительные глаза под дугами бровей и тонкий крючковатый нос над полными красными губами. Позднее его лицо напоминало людям попугая, клюющего спелые вишни. Он держался с достоинством и некоторой отчужденностью, не считая тех случаев, когда злоупотреблял вином, ибо он разделял неблаговидную семейную склонность к алкоголю. Однако он всегда был милостив, даже сердечен, со всеми, кого уважал за ученость, и любил общество художников. Он был патологически скрытен. События несчастливого детства научили его никому не доверять. Невозможно было сказать, что у него на уме. Он никогда не добивался любви и не стремился к популярности. Но его ум, энергия и решимость внушали уважение. Никто из знавших его не смел и надеяться, что этот суровый молодой мужчина позволит отвлечь себя от задач, которые поставил перед собой, а первой и величайшей из них было завоевание Константинополя
[25].
Глава 4. Цена западной помощи
Не один император Трапезунда вздохнул с облегчением, услышав о смерти султана Мурада. На Западе витал такой же радостный оптимизм. Послы, недавно ездившие ко двору Мурада, рассказали о провалах прежнего пребывания Мехмеда у власти. Они полагали, что этот никчемный юнец едва ли представляет угрозу для христианства. Иллюзию усилила любезная готовность султана подтвердить договоры, заключенные его отцом. В конце лета 1451 года, когда весть о его восшествии на престол разлетелась по Европе, в Адрианополь хлынул поток посольств. 10 сентября Мехмед принял у себя венецианскую миссию и официально возобновил мирный договор, который его отец подписал с республикой пятью годами раньше. Через десять дней он подписал пакт с представителями Яноша Хуньяди, заключив перемирие на три года. Посольство из Рагузы встретили с особыми почестями, так как оно доставило предложение увеличить дань, ежегодно выплачиваемую городом туркам, на пятьсот золотых. Посланников великого магистра родосских рыцарей, господаря Валахии, сеньора Лесбоса и правительства Хиоса, приехавших с грузом прекрасных подарков, Мехмед заверил в своей доброй воле. Сербский деспот не только получил обратно свою дочь, но и разрешение вновь занять некоторые города в верхней долине Струмы. Даже послы императора Константина, которые прибыли первыми и с некоторым трепетом, ибо были лучше осведомлены о нраве султана, воспрянули духом от того, как он их принял. Новый сюзерен не только поклялся им на Коране, что не будет посягать на целостность византийской территории, но и пообещал выплачивать императору ежегодную сумму в три тысячи асперов из доходов некоторых греческих городов в нижней долине Струмы. По закону города принадлежали османскому шехзаде Орхану, и деньги должны были идти на его содержание до тех пор, пока он пребывает в почетной неволе в Константинополе. Даже монашеская братия с горы Афон, предусмотрительно признавшая османское владычество после захвата Салоник Мурадом, была уверена, что в ее автономию никто не будет вмешиваться.
