Казалось, что новый султан находится под влиянием Халила, прежнего министра Мурада, который, как известно, отличался таким же миролюбивым нравом, как и его господин. Византийские дипломаты издавна всячески обхаживали Халила, чтобы заручиться его дружбой, и с радостью увидели, что их труды не прошли даром. Однако более прозорливый наблюдатель мог бы понять, что миролюбивые жесты Мехмеда неискренни. Ему пригодился бы мир вокруг границ, пока он планирует свои грандиозные кампании. Влияние Халила было не так велико, как думали христиане. Мехмед так по-настоящему и не простил его за ту роль, которую он сыграл в 1446 году. Его союзник Исхак-паша был далеко, в Анатолии. Заганос-паша, теперь второй визирь, в течение нескольких лет находился с ним в холодных отношениях и был близким другом Шехабеддина, евнуха, доверенного слуги Мехмеда и сторонника войны.
Внутренняя политика османского двора, однако, была неизвестна европейскому миру. Западное христианство с восторгом услышало от Венеции и Будапешта о миролюбии султана. После унижений Никополя и Варны ни один западный властелин не торопился снова выйти на поле боя и драться с турками. Куда приятнее было верить, что в этом нет никакой необходимости. Мало того, никто из них и не мог предпринять каких-либо действий, ибо у всех были свои заботы. В Центральной Европе Фридрих III Габсбург был слишком занят устройством своей императорской коронации в Риме, которая должна была состояться в 1452 году и ради которой он продал свободы германской церкви еще четырнадцать лет назад. Кроме того, он имел притязания на Чехию и Венгрию, так что ему и во сне не привиделось бы, что он союзничает с Яношем Хуньяди, регентом его соперника, малолетнего Владислава V. У короля Франции Карла VII хватало дел с восстановлением страны после тягот Столетней войны; к тому же ему приходилось опасаться могущественного вассала в лице кузена, Филиппа Доброго, герцога Бургундского, обладавшего куда большими землями и богатствами, чем он сам. Филипп был бы рад примерить на себя плащ крестоносца, но, даже если бы он мог рискнуть и покинуть свое герцогство, он слишком хорошо помнил несчастную историю своего отца Жана, взятого в плен турками при Никополе. Англия, ослабленная лишениями войн с Францией и управляемая благочестивым, но слабоумным королем, едва ли могли выделить солдат для иностранных авантюр. Нельзя было ожидать и помощи или даже какого-либо внимания со стороны монархов таких далеких земель, как Скандинавия и Шотландия; а у королей Кастилии и Португалии были свои враги-басурмане, с которыми они сражались на пороге своего дома. Единственный правитель, который хоть сколько-то интересовался Левантом, был король Арагона Альфонсо V, занявший трон Неаполя в 1443 году. Он заявлял, что хочет возглавить экспедицию на Восток. Но поскольку он не скрывал своего желания сделаться императором Константинополя, его предложения помощи вызывали подозрения и едва ли были выполнимы.
Даже Папская курия надеялась и верила, что с новым султаном можно будет не считаться. Но оставались еще греческие беженцы, которые требовали активных действий, прежде чем султан приобретет опыт управления. Их представителем был итальянец Франческо Филельфо из Толентино, женатый на дочери греческого профессора Иоанна Хрисолоры – ее мать жила в Константинополе. Он написал страстное воззвание к французскому королю Карлу, выбрав его исходя из того, что в прошлом Франция возглавляла крестовые походы. Он призывал короля в скорейшие сроки собрать армию и отправить ее на Восток. Турки не смогут оказать сопротивление, утверждал он. Но король Карл ничего не ответил. Папа Николай V, сменивший Евгения IV в 1447 году, был человеком ученым и миролюбивым, и самым возвышенным его достижением было основание Ватиканской библиотеки. Его дружба с Виссарионом, чьей образованностью он глубоко восхищался, внушил ему сочувствие к греческим бедам. Однако Николай не знал, к какому светскому правителю обратиться за поддержкой, а кроме того, не торопился посылать помощь городу, который упорно отказывался проводить в жизнь унию, подписанную от его имени императором во Флоренции.
Император Константин прекрасно осознавал это затруднение. Летом 1451 года он отправил на Запад посла Андроника Вриенния Леонтариса, который сначала поплыл в Венецию, чтобы получить для императора разрешение нанять на Крите лучников для своей армии. Оттуда он отправился в Рим с дружественным посланием от Константина к папе и адресованным к нему письмом от комитета противников унии. Они называли свою группу синаксисом, так как словом «синод» по канону нельзя было называть орган, действующий без участия патриарха. Император надавил на них, чтобы они составили это обращение, видимо по совету Луки Нотары. Синаксис предлагал провести новый собор, на этот раз в Константинополе, подлинно вселенский, на котором будут полностью представлены восточные патриархии, а римская делегация будет не такой многочисленной. Предложение подписали многие противники унии, однако Георгий, он же Геннадий, Схоларий отказался сделать это, будучи уверен, что ничего хорошего из этого не выйдет. И он оказался прав. Папа был не готов аннулировать решения Флорентийского собора или терпеть стоны инакомыслящих. Как на беду, именно в этот момент, когда Вриенний, вероятно, еще находился в Риме, туда из Константинополя прибыл патриарх Григорий Мамма в добровольное изгнание. Его жалобы не склонили Николая к примирению. Синаксису ничего не ответили, но императора проинформировали о том, что, хотя в Риме понимают его деликатное положение, он все же явно преувеличивает проблему введения унии. Требуется лишь твердость действий. Он должен призвать и восстановить патриарха. Греков, отказывающихся понимать декрет об унии, следует послать в Рим для перевоспитания. Ключевой вердикт папы гласит: «Если ты со своими дворянами и народом Константинополя примешь декрет об унии, Мы и Наши почтенные собратья, кардиналы Святой Римской церкви, еще горячее встанут на защиту твоей чести и империи. Но если ты и твой народ откажетесь признать декрет, вы принудите Нас принять меры, кои необходимы для вашего спасения и Нашей чести».
Подобный ультиматум едва ли облегчил императору задачу. Напротив, он усилил влияние Геннадия на оппозицию. Через несколько месяцев в Константинополь прибыл посланец от гуситской церкви из Праги по имени Константин Платрис и по прозвищу Англичанин, возможно, потому, что он был сыном бежавшего из Англии лолларда. Среди всеобщего энтузиазма он публично заявил, что принимает православие, и вернулся в Прагу с письмом, в котором решительно критиковались папские претензии. Его подписали ведущие члены Синаксиса, включая Геннадия Схолария. Город еще более ожесточился в то время, когда в конце концов пришлось отказаться от приятных иллюзий о некомпетентности Мехмеда
[26].
Император был сам виноват в ухудшении отношений между империей и турками. Осенью 1451 года караманский эмир Ибрагим-бей, убежденный, как западные монархи, в неопытности султана, поднял против него согласованный мятеж в недавно покоренных эмиратах Айдыне и Гермияне, а также в эмирате Ментеше. Ибрагим-бей подговорил молодых принцев из бывших правящих династий потребовать себе фамильные престолы, а сам вторгся на территорию османов. Но местный командующий османских войск Иса-бей был ленив и неумел, и анатолийский наместник Исхак обратился к султану с просьбой прийти и сокрушить бунтовщиков. Его быстрое прибытие в Азию возымело свой эффект. Сопротивление рухнуло, Ибрагим-бей вскоре взмолился о прощении, а Исхак повел войска, чтобы занять всю территорию Ментеше. Но пока султан возвращался в Европу, вспыхнули беспорядки в его янычарских полках, которые требовали себе более высокого жалованья. Мехмед пошел на некоторые уступки, но разжаловал их командира и прикрепил к полкам множество псарей и сокольников, подчинявшихся главному егерю, на чью преданность он мог положиться.
