Видимо, воодушевленный трудностями султана, Константин отправил к нему послов с жалобой, что деньги, обещанные на содержание шехзаде Орхана, так и не поступили, и намеком, что при византийском дворе есть претендент на османский трон, о чем Мехмеду стоило бы помнить. Когда посольство добралось до султана, по-видимому, в Брусе, Халил-паша пришел в гнев и замешательство. Он уже достаточно хорошо знал своего господина, чтобы понимать, как он отреагирует на подобную наглость. Под угрозой окажутся все его мирные инициативы, и сама его позиция станет невозможной. Он прилюдно обрушился на послов. Мехмед, однако, удовольствовался холодным ответом, что во всем разберется по возвращении в Анатолию. Он отнюдь не сожалел об этом дерзком и бессмысленном требовании, так как оно давало ему предлог к нарушению клятвы не вторгаться в византийские владения. Он собирался вернуться в Европу обычным для турок маршрутом, через Дарданеллы, но узнал, что по проливу крейсирует итальянская эскадра. Поэтому он двинулся к Босфору и переправился за море из крепости Баязида Анадолухисар. Территория на европейском побережье официально еще считалась византийской, но Мехмед не озаботился испросить у императора дозволения на высадку. Напротив, своим острым взглядом он тут же увидел, как полезно было бы построить крепость в этом месте, над узким проливом ровно напротив Анадолухисара.
Вернувшись в Адрианополь, Мехмед приказал изгнать греков из городов в низовьях Струмы и конфисковать все их доходы. Затем, зимой 1451 года, он разослал по всем своим владениям приказ собрать тысячу опытных каменщиков и соответствующее число неквалифицированных рабочих и доставить их к началу следующей весны на выбранное им месте в самой узкой части Босфора, сразу за деревней, которая тогда называлась Асоматон, а теперь зовется Бебек, где земля выдается в море. Зима не успела закончиться, как его геодезисты уже изучали местность, а рабочие начали сносить близлежащие церкви и монастыри, собирая обломки каменной кладки, которые можно было бы использовать повторно.
Его приказы вызвали в Константинополе оцепенение. Стало ясно, что это первый шаг к осаде города. Император поспешил отправить посольство к султану, чтобы указать ему на то, что он нарушает торжественный договор, и напомнить, что султан Баязид просил у императора Мануила разрешения на строительство своего замка в Анадолухисаре. Послов отослали восвояси, даже не выслушав. В субботу 15 апреля начались работы по сооружению новой крепости. В ответ Константин велел арестовать всех турок, которые находились тогда в Константинополе, но потом осознал, что все это напрасно, и выпустил их. Вместо этого он отправил к султану послов с дарами и просьбой, чтобы турки хотя бы не разоряли греческие деревни на Босфоре. Султан не обратил на них внимания. В июне Константин сделал последний шаг в попытке получить от Мехмеда заверение, что строительство замка не означает нападения на Константинополь. Его послов бросили в тюрьму и обезглавили. Это было откровенное объявление войны.
Замок, который турки тогда называли Богаз-Кесен, то есть «перерезающий пролив» или, по другой версии, «перерезающий горло», а ныне – Румелихисар, был закончен в четверг 31 августа 1452 года. За несколько дней до этого Мехмед остановился в его окрестностях, а затем со своей армией двинулся к самым стенам Константинополя. Он пробыл там три дня, тщательно осматривая фортификационные сооружения. Теперь уже не могло быть никаких сомнений в его намерениях. Между тем султан во всеуслышание объявил, что все корабли, идущие вверх или вниз по Босфору, должны причаливать у замка для инспекции. Любой, который не подчинится, будет затоплен. Для выполнения приказа на одной из башен, что ближе всего к воде, он поставил три огромные пушки, каких еще не видывал свет. Это была не праздная угроза. В начале ноября два венецианских корабля, шедшие из Черного моря, не пожелали пристать. Пушки нацелились на них, но им удалось спастись невредимыми. Через две недели третий корабль попытался последовать их примеру, но был затоплен пушечным ядром, а его капитана Антонио Риццо вместе с экипажем взяли в плен и доставили в Дидимотихон, где находилась резиденция султана. Он приказал немедленно обезглавить команду, а Риццо посадить на кол и выставить его тело у дороги.
Участь венецианских моряков положила конец любым иллюзиям, которые на Западе еще питали относительно характера и намерений султана. Венеция оказалась в трудном положении. Она имела свой квартал в Константинополе, и Константин подтвердил ее коммерческие привилегии в 1450 году. Но также она с большой выгодой торговала и в османских портах, и некоторые венецианцы считали, что, буде турки завоюют Константинополь, это принесет большую стабильность и процветание левантийской торговле. Однако сразу после захвата Константинополя султан наверняка займется венецианскими колониями в Греции и Эгейском море. В дебатах, состоявшихся в сенате в конце августа, всего семь голосов было подано за то, чтобы предоставить Константинополю выпутываться самому, а семьдесят четыре сенатора придерживались иного мнения. Но что могла поделать Венеция? Ей приходилось вести немасштабную, но дорого обходившуюся войну в Ломбардии. Ее отношения с папством нельзя было назвать сердечными, особенно с учетом того, что курия так и не заплатила за несколько галер, нанятых у республики в 1444 году. Сотрудничество с Генуей было немыслимо. Венецианскому послу в Неаполе дали указание просить помощи у короля Альфонсо, но король отделался расплывчатым ответом. Венецианский флот и без того был занят защитой колоний. Переоснащать торговые корабли в боеспособные стоило больших денег. Честь республики требовала разорвать отношения с султаном. Но командующие венецианских войск в Леванте получили уклончивые приказы. Они обязаны были защищать христиан и помогать им, но не должны были ни атаковать, ни провоцировать турок. А между тем императору дали разрешение нанять на Крите солдат и моряков.
Генуя находилась в таком же трудном положении и отреагировала еще более нервно. У нее тоже были свои проблемы в Европе; корабли нужны были ей для защиты собственных вод, а также восточных колоний. Ее правительство раз или два обращалось с призывом к христианским народам послать помощь для борьбы против турок; но сама она была не готова как-либо помогать. Обычные граждане получили разрешение поступать, как им заблагорассудится. Особую тревогу вызывала Пера и черноморские колонии. Подесте Перы дали указание любым способом договариваться с турками – в надежде, что, даже если Константинополь падет, генуэзскую колонию пощадят. Такие же инструкции получила хиосская маона – сообщество, управлявшее островом. Так или иначе, не следовало без нужды провоцировать турок.
Купцам из Рагузы, как и венецианцам, император недавно подтвердил их привилегии в Константинополе. Но и они вели торговлю в османских портах. Они не собирались рисковать ни единым кораблем своего маленького флота в войне против султанского, в виде исключения разве что в составе крупной коалиции.
Несмотря на всю неудовлетворенность византийцами, папа Николай был до глубины души потрясен доказательством истинных намерений султана. Он уговорил Фридриха III, когда тот приехал в Рим на императорскую коронацию в марте 1452 года, направить Мехмеду суровый ультиматум. Но это было пустое сотрясение воздуха, ибо все знали, что у Фридриха нет ни сил, ни желания осуществить угрозу на деле. Альфонсо оказался втянут глубже. Он был королем Неаполя, имел свои интересы и притязания в Греции, а торговавшие в Константинополе каталонцы были его подданными. Он был щедр на посулы и даже выполнил некоторые из них: отправил в Эгейское море флотилию из десяти кораблей, большую часть расходов на которые оплатил римский папа, но отозвал через несколько месяцев, объединившись с венецианцами против миланского герцога Франческо Сфорца и беспокоился из-за того, как отреагируют генуэзцы. Николай плечом к плечу с Виссарионом напрасно искал помощи в других местах. Ни послы папы, ни Константина не получили никакого ответа на свои обращения. Теперь же папе не терпелось сделать для императора все возможное, поскольку он получил от него письмо, составленное вскоре после завершения строительства Румелихисара, в котором Константин обязался-таки провести унию в жизнь.
