Самым ценным из западных источников с большим опережением является дневник осады за авторством Николо Барбаро. Это был венецианец из хорошей семьи, который изучал медицину и прибыл в Константинополь корабельным врачом на одной из крупных венецианских галер незадолго до начала осады. Он поддерживал связь с венецианскими командирами и был наблюдателен и неглуп. Он ежедневно делал записи в дневнике. В какой-то момент он просмотрел весь текст и вставил несколько перекрестных ссылок и, видимо, изменил дату лунного затмения, которая расходится с истинной на два дня. Будучи порядочным венецианцем, он ненавидел генуэзцев и с восторгом докладывал обо всем, что их позорило; однако к грекам он был настроен менее враждебно, чем большинство западноевропейцев. Именно благодаря ему мы знаем хронологический порядок событий.
Вторым по важности является рассказ Леонарда Хиосского, архиепископа Лесбоса, составленный на Хиосе примерно через шесть недель после взятия города. Его память была еще свежа, и его отчет ярок и убедителен, если сделать поправку на его ненависть ко всем грекам. Он даже считал императора излишне снисходительным и намекал, что начальствовавший над ним кардинал Исидор был слабоват. В то же время он некритично относился к землякам-генуэзцам и винил Джустиниани в том, что тот дезертировал с поста. Это был человек резкий и фарисей, но хороший хроникер.
Письма кардинала Исидора папе и всем верным коротки и мало что нам сообщают, но написаны авторитетно
[110].
Доклад, составленный Анджело Джованни Ломеллино, подестой Перы, через несколько дней после взятия города для генуэзского правительства ценен не только рассказом о судьбе его пригорода, но и его взглядами на судьбу всей столицы. Ломеллино утверждает, что генуэзцы Перы во множестве пошли воевать на стены, зная, что, если Константинополь падет, Пере не выжить
[111].
Короткий рассказ настоятеля францисканцев, находившегося в городе, мало что сообщает нам, кроме подробностей разорения.
Прочие западноевропейцы, которые присутствовали во время осады и написали свою хронику, это флорентийский солдат Тетальди, генуэзец Монтальдо, Кристофоро Риккерио и ученый из Брешии Убертино Пускуло. Из них самый ценный отчет Тетальди. Он написан для кардинала Авиньона Алена Сетиви и содержит некоторые детали, которые больше нигде не встречаются. Тетальди справедливо относится к венецианцам и генуэзцам и признает, что греки храбро сражались. Монтальдо также сообщает некоторые дополнительные подробности, как и Риккерио в своем бойком отчете. Пускуло, написавший свое повествование напыщенными стихами много лет спустя, несколько неточен в том, что касается непосредственно боевых действий, в которых он, скорее всего, сам не участвовал, и его изложение событий до начала осады представляет больший интерес. Греков он ненавидел.
Полезные сведения можно почерпнуть и у флорентийца Андреа Камбини. В своей работе по истории Османской империи, написанной в конце XV века, он, по-видимому, консультировался с уцелевшими после осады. Дзордзи Дольфин, чье короткое сочинение основано на труде Леонарда Хиосского, также содержит дополнительную информацию, полученную у выживших. История Турции, написанная греческим беженцем Кантакузино Спандуджино, воспроизводит рассказы очевидцев о разграблении города.
4. Турецкие
Турецкие источники по осаде и падению Константинополя на удивление скудны. Казалось бы, это главное достижение величайшего османского султана должно быть досконально описано османскими историками и летописцами. Фактически все они рассказывают о строительстве замка Румелихисар; но из осадных операций их интересуют только действия турецких моряков на суше и окончательный штурм. С другой стороны, они глубоко погружены в интриги и политику султанского двора. Ашикпашазаде, писавший сразу же после того, как закончилось правление Мехмеда II, непримиримо враждебен Халил-паше, как и его современники Турсун-бей и Нешри; и, восхваляя правящего султана Баязида II, они склонны несколько умалять Мехмеда II и возвеличивать его советников, например Махмуда. Тем не менее их сочинения позволяют составить картину политических настроений в Турции. Первый турецкий историк, который интересуется историей осады и падения Константинополя, это Саад-эд-Дин, писавший в конце XVI века, но, как это в обычае у мусульманских историков, он повторяет и даже копирует труды предыдущих авторитетов. Его история осады совпадает с описанием у греческих историков.
К началу XVII века к истории начала примешиваться фантазия. Эвлия Челеби, который пространно пересказывает события и утверждает, что узнал обо всем от своего прадеда, приводит множество выдуманных подробностей, в том числе длинную сагу о французской принцессе, которая предназначалась в жены Константину, но была захвачена султаном. Возможно, об этом рассказали ему знакомые греки, имея в виду взятие города в 1204 году, а принцесса в действительности была императрицей Агнессой, дочерью французского короля Людовика VII и вдовой Алексея II и Андроника I. Так или иначе, он, по-видимому, полагался на сплетни и слухи, а не ранее написанные источники
[112].
Последующие турецкие источники просто воспроизводят труды своих предшественников.
Приложение 2. Константинопольские церкви после завоевания
По издавна установившейся мусульманской традиции, жители завоеванного христианского города, не пожелавшие сдаться, тем самым лишались и личной свободы, и всех культовых сооружений, а солдаты победоносной армии получали право в течение трех дней безнаказанно грабить город. Все историки падения Константинополя рассказывают о разорении тамошних церквей. Конечно, пострадало немало храмов и монастырей. Но фактически из литературных источников того века мы знаем о разорении четырех церквей: Софийского собора, Святого Иоанна в Петре и церкви Хора, что стояла недалеко от бреши в наземной стене, а также Святой Феодосии неподалеку от Золотого Рога
[113]. Археологические данные свидетельствуют, что трехчастная церковь Пантократора была разграблена, и это подтверждается тем фактом, что Геннадий, который был монахом в соседнем монастыре, был взят в плен. Софийский собор тотчас же превратили в мечеть, другие храмы на время оставили пустыми и полуразрушенными, а в мечети их превратили позднее. Мы также знаем о некоторых церквях, которые действовали до падения города, но затем у нас нет о них никакой информации. Можно предположить, что их разграбили и забросили. Это церкви в районе старого императорского двора и вокруг цитадели, например Новая церковь Василия I или церковь Святого Георгия в Мангане
[114]. Однако история последующих лет показывает, что некоторые храмы остались в руках христиан и, по-видимому, были не тронуты. Грандиозную церковь Святых Апостолов, уступающую по размеру и великолепию только Святой Софии, султан передал в пользование патриарху Геннадию с целыми и невредимыми реликвиями, так как патриарх смог забрать их с собой, когда несколько месяцев спустя добровольно отдал ее. Паммакариста, в которую он затем перебрался, была монастырской церковью, тамошнюю обитель оставили в покое, и, когда Геннадий занял ее, он смог переселить монахинь вместе со святыми реликвиями в соседнюю церковь и монастырь Святого Иоанна в Трулло. Недалеко оттуда, на краю Влахернского квартала, стояла нетронутая церковь Святого Димитрия Канаву. В другой части города церковь Периблептос в Псамафии оставалась греческой до середины XVI века, когда султан Ибрагим отдал ее армянам, чтобы угодить своей любимице-армянке, дородной даме, известной под именем Шекерпарче, то есть «Сахарок». Храм Святого Георгия Кипарисского, расположенный неподалеку, тоже остался невредим. Церкви Липса, Святого Иоанна в Студионе и Святого Андрея в Крисее, видимо, оставались в руках христиан, пока не были превращены в мечети при последующих султанах. Монастырская церковь Мирелейон, по-видимому, была христианской до конца XV века. Примерно в то же время церковь Евангелиста Иоанна вызвала недовольство турок, так как, по их мнению, находилась слишком близко к недавно возведенной мечети
[115].
