– Дудник, теперь и у тебя мужские палаты будут, а то все женщины да женщины.
– Злая ты, Елизавета, – беззлобно огрызнулся Дудник.
Быстрицкая, будучи не семи пядей во лбу, быстро смекнула, что авторитет в коллективе она вряд ли завоюет, и решила действовать другим, более простым способом, придя к выводу, что лучше, если этого коллектива не будет вовсе. А с молодежью она как-нибудь и сама справится.
Неизвестно, как Быстрицкой удалось убедить главврача, а может, убедили главного другие, но идею кадровой ротации тот поддержал сразу, в результате чего Дудник и Елизавета срочно ретировались в поликлинику, а молодые кадры перешли на их место в отделение. Никаких нарушений в этом переводе не было, все было в пределах закона, и главный с легкостью подписал указ. Кому думать о повышении квалификации молодых врачей, как не заведующей отделением.
Бороться с ветряными мельницами в одиночку Саше было не по силам. Заявление на увольнение главврач ей подписал сразу, особо не вникая в причину. Скорее всего, Быстрицкая заранее внесла ясность.
Ровно месяц ее хватило на роль домохозяйки. Она начала рано просыпаться, готовила Стрельникову завтраки до тех пор, пока он попросил не путаться утром под ногами. После чего она готовила только ужин. От безделья она еще раз убирала после приходящей домработницы квартиру и до слез жалела себя…
А еще через месяц, когда она устала себя жалеть, вечером без предупреждения к ней заехал Степанков. Его предложение звучало как авантюра.
– То есть ты мне предлагаешь стеречь кабинет в твоей клинике, пока твоя сотрудница в декретном отпуске? – сделала вывод Саша.
– Не будь у тебя Стрельникова, я бы тебе предложил место своей секретарши, – хохотнул Степанков, – а так предлагаю врачебную должность. А потом все образуется в твоем отделении, и ты вернешься обратно.
– Юра, что ты говоришь, в какое отделение? Как я туда вернусь? – сквозь слезы спросила Степанкова Саша.
– Все еще уладится. Ну сама посуди, отделение у вас тяжелое, интеллектуально обескровленное. Сколько оно так продержится? До первых жалоб пациентов. А они, эти жалобы, как пить дать, будут. А главному это надо? На должность он Быстрицкую назначил опрометчиво. Может, спит с ней, может, по звонку. Сама подумай, какой главный будет из-за этого подставляться? Так что потерпи от силы год, и все образуется.
– Юра, я не пойду к тебе работать.
– Правильно, не иди, – согласился Степанков. – Только, когда твой Стрельников станет смотреть на других, пеняй на себя.
– Это ты сейчас к чему сказал?
– Послушай меня: женщина с кислым лицом, недовольная собой, с тарелками и пересказами телевизионных сплетен мужчине становится со временем неинтересной. Если ты не веришь мне как другу, то поверь мне как доктору наук.
Степанков говорил таким тоном, словно открыл ей тайну за семью замками, и сделал при этом такую мину, как будто проглотил лимон.
– Верю, – грустно улыбнулась Саша. – Можешь ты, конечно, убедить. А вернее – запугать.
– Я завтра в восемь заеду за тобой.
А потом Степанков начал подтрунивать над ее кулинарными способностями, но от ужина не отказался.
* * *
Центр психологической помощи, который открыл Степанков, арендовал крыло второго этажа ничем не примечательной городской поликлиники. У регистратуры толпились больные, пахло лекарствами и еще чем-то специфичным для больницы. Возле лифта висел знакомый лозунг, гласивший, что ходьба – залог здоровья. Даже лестница была такая же, как в ее больнице. Так же местами ободранные перила, немного обваленные ступеньки, стоптанные сотнями ног. Все было таким до боли знакомым и родным. Но стоило Степанкову открыть дверь в свое отделение, как сходство с поликлиникой заканчивалось.
В коридоре с потолка лился мягкий свет, возле кабинетов стояли удобные кожаные кресла. Первый кабинет с бронзовой табличкой, гласившей, что за этой дверью ведет прием заслуженный врач, доктор наук и профессор, принадлежал непосредственно ее институтскому другу и владельцу частного центра психологической помощи «Ваше здоровье» Юрию Николаевичу Степанкову.
– Ты на табличку не смотри. Хотя некоторые приходят только из-за таблички. Потом будет чем похвастаться – была на приеме у… дальше смотри по тексту, – Степанков радушно балагурил, минуя свой кабинет – Проходи дальше.
Степанков открывал двери кабинетов одним ключом.
– Смотреть особо нечего. Все стандартно. Ключ тоже один. С ключами не сложилось, растерялись. Представь, от квартиры не теряют, а от кабинета – пожалуйста. Я решил – не стоит заморачиваться – и распорядился всем врезать одинаковые замки.
Нестандартный подход Степанкова к решению чисто бытовой проблемы рассмешил Сашу.
Кабинеты с добротным современным ремонтом и минимумом мебели действительно были похожи между собой как близнецы: напротив двери рабочий стол, справа – еще один, только пониже, с двумя креслами. А между окнами – низкий кожаный диван. Окно плотно закрывали жалюзи. В кабинете царил полумрак.
– Для полноты картины не хватает свечей, благовония и карт. – Саша, как ни старалась, но от пришедшей в голову мысли не сдержалась и прыснула со смеху.
– Что, представила себя в балахоне? Пойдем, покажу комнату отдыха.
Осмотр небольшого отделения завершился в кабинете Степанкова.
– Юра, все, на что я гожусь, – работать смотрителем кабинета.
Саша вернулась к вчерашнему разговору, и непрошеные слезы сами по себе навернулись на глазах.
– Смотрителем – это как? Простите, какое образование вы получили для такой должности?
– В том-то и дело, что нужного образования у меня нет. Я умею только ставить диагноз и лечить больных. Я ни малейшего представления не имею, что мне здесь делать. Вот скажи, чем я буду заниматься завтра?
– Саша, тому, чем ты владеешь, нельзя научиться. Твоя интуиция, знания, умение слышать людей – это главное в нашей работе, – начал объяснять Степанков.
Он был прав. Тому умению, которым она владела, действительно нельзя было научиться. Ей было достаточно посмотреть на человека, прикоснуться к его руке, и она знала все его проблемы. Она чувствовала страхи, тревоги, злобу и зависть, жившие зачастую в душе человека, которые не определялись ни одной диагностической аппаратурой и приводили к болезням.
Если бы этому чутью можно было научиться, то она точно учиться не стала.
До поры ей было самой интересно заглядывать в будущее и предугадывать события. Повзрослев, она быстро поняла, что ничего интересного в этом занятии нет. Но умение душой улавливать чужую боль, переданное по наследству от деда, жило в ней независимо от ее желаний. Иногда ей казалось, что она всего лишь безмолвный проводник чьей-то воли в этом мире. Зачастую к ней за помощью обращались души тех, кто ушел из этой жизни, не окончив свои земные дела.
