— Ворону ты очень нравишься…
Говорит и отпивает снова, ставит стакан на стол, потом подвигает его на середину и с легким звоном ударяет об бутылку.
— Но ведь… это не твой личный выбор, — слова даются тяжело, я будто выталкиваю их сквозь влажную вату. — Это его чувства.
— Так и было… вначале. Я хотел противостоять, видит Саджа, у меня есть на то причины. Мои личные тараканы, которым я много лет не могу дать бой, но…
Герант чуть наклоняется вперед, а я впиваюсь свободной рукой в краешек стула, будто это может удержать мир от вращения, а мое сознание — от полного коллапса.
— …ты мне очень нравишься
27. Ворон
Признать не так уж и сложно — слова сами слетают с языка, а с души срывается в темную пропасть неподъемный груз. Даже дышать становится легче, а под кожей сплетаются тонкой сеткой горячие узелки облегчения. Ворон внутри довольно ворчит и расправляет крылья, но праздновать рано.
Потому что я плохо знаю Ши.
И вижу, как ее глаза расширяются от удивления, а рот приоткрывается и остается в таком положении несколько долгих минут.
Стоит мне выдохнуть и немного успокоиться, как на смену удивлению приходит недоверие. Зыбкая тень корежит черты Ши, ее губы сжимаются, превращаясь в тонкую нить. Рука тянется к волосам и заправляет за ухо медную прядь.
Ши — колючая, неуверенная и трогательная, но только когда дело касается ее лично.
Тела, внешности, переживаний.
В кабинете Фэда она ни секунды не сомневалась, что я не оспорю ее боевые навыки. Твою мать, конечно! Посмел бы я что-то вякнуть о ее подготовке. Тут просто не с чем было спорить.
Но сейчас я влезаю на запретную территорию сокровенного и тайного.
— Разве такое может быть? — смуглые пальцы нервно подрагивают, а слова ломаются, оседают невидимой пылью на стол.
Ши тянется к стакану и осушает его одним глотком. Морщится, отставляет в сторону и жестом просит повторить.
— А почему нет?
— Я не человек, — слова вылетают резко, врезаются в меня испуганными птицами, а Ши сцепляет пальцы в замок и опускает голову, чтобы не смотреть мне в глаза.
— Ты вытащила с планеты одного самоуверенного идиота и слепую девочку, — ставлю перед ней стакан и думаю, что не стоит налегать на вино, но сумрачный взгляд из-под сведенных бровей и дрожащий острый подбородок говорят яснее любых слов. И если она решит, что сегодня отпустит мертвых, поддастся скорби и расставит все точки над утраченным прошлым, то я сделаю что угодно, чтобы этот путь облегчить. — Не должна была, но вытащила.
— Это стоило мне дома и звания.
В голосе — ни капли злости или разочарования, только сухой вывод.
— Сожалеешь?
Серые глаза обжигают, бьют по нервам раскаленной плетью.
— Нет. — Золотистая жидкость касается губ, и Ши делает жадный глоток. — Никогда.
— Тогда ты точно человечнее многих моих знакомых.
— Это лишь слова, — она раздраженно отмахивается. — Посмотри вокруг. На все этих людей. Они смеются, играют, шутят, ругаются. Ведут себя свободно, — Ши наклоняется ко мне, и нос щекочет умопомрачительный аромат ягод и вина. — Думаешь, они вели бы себя так, зная, что рядом сидит такое отродье?
— Кто внушил тебе эту несусветную чушь?
— Даже не знаю, — вызывающая улыбка настолько сильно меняет ее лицо, что я чуть не давлюсь своим напитком. — Как насчет детства, проведенного в трущобах? Где тебя могли закопать заживо просто для развлечения. Или трахнуть в уголке, жестко, разрывая внутренности, а ты даже не мог пожаловаться, потому что уже утром кормил бы крыс в канаве.
— Здесь совсем другие законы.
— Эти законы не вернут мне крылья, — Ши со звоном ставит пустой стакан на стол. — Они не сотрут шрамы с моей спины и рук. Ты не подумай, я не цепляюсь за жалость к себе. Я готова принять новый мир, но не распахну ему объятья — вот так сразу. Кому, как не тебе, это понять, вольный?
— Хочешь интересную новость?
Она недоверчиво косится на меня и подталкивает стакан к бутылке. В моей крови уже плещется сладкий дурман и жар — и я не отказываю.
— Бардо попросил Фэда об услуге, и тот не отказал. Разузнал, как прошло собрание Совета.
Ши вся обращается в слух и даже невольно касается моей руки, отчего по коже бегут мурашки.
— Бурю вышибли с треском.
Она удивленно моргает, пытаясь осмыслить услышанное. Откидывается на спинку кресла и давится смехом, будто я только что рассказал лучшую в мире шутку.
— Ох, Саджа, вот это фокус! — выдыхает Ши, утирая выступившие слезы. — Как же так?!
— Да все просто! Как Бардо и говорил, Буря — ничтожество без планеты, реальной силы и власти. Он — беженец, лишившийся всего. Не видать ему место в Совете. Осталось только поместье, деньги его отца и… все на этом. Может быть, кто-то захочет его попользовать в личных целях, пообещав выгоду, но сомневаюсь.
— Он будет мстить, — тянет Ши. — Буря злопамятен.
— Да за что?
Она пожимает плечами и подпирает подбородок кулаком.
— За все. За то, что оказался здесь, за то, что брошен. Буре не нужны конкретные причины — только объект для мести.
— Он к тебе не прикоснется, — заявляю уверенно, а губы Ши изгибаются в слабой улыбке.
Да! Улыбайся. Открывайся мне. Я хочу видеть все, что ты можешь показать.
Это странная жажда. Старый голод по живому общению, будто я сто лет ни с кем не разговаривал, а тут — дорвался.
— Я могу о себе позаботиться, Герант.
Глоток. Запах сладости и горечи только усиливается, отчего ворон внутри все беспокойнее, неуправляемее — я едва могу держать его в узде.
Фэд прав. Пока на девчонке нет моей метки, она — ничейная. Значит, я все еще не выполнил волю своего зверя и могу вступить с ним в конфликт в любой момент.
Я не могу ее принудить. Это просто неправильно. Безумно.
Бесчеловечно.
Будь моя воля — я бы дал Ши столько времени, сколько она захочет. Позволил разобраться в себе, взял бы эту крепость лаской.
Ворон кричит, а у меня закладывает уши, каждый нерв натянут до предела, вибрирует, звенит, как струна. Дергаю плечом и на мгновение прикрываю глаза, пытаюсь восстановить сбившееся дыхание. В крови уже достаточно губительного дурмана, но я сопротивляюсь из последних сил.
А Ши поднимает стакан и салютует куда-то в потолок.
— Подари Северу новый свет, Справедливая Саджа.
Просьба о перерождении души. Древняя, как небо над головой. Девчонка улыбается широко и свободно, стряхивая с себя шелуху прошлого, а меня пронзает укол бессмысленной ревности.
