— Почему вы меня забрали?
— Мы знали Инну и Антона всю жизнь. С детства были соседями. Ходили в одну школу. Когда все это началось, не раз пытались вытащить их из этого кошмара, но, если человек не хочет… ему практически невозможно помочь. Мы оформили твое удочерение почти сразу, а потом решили, что лучше будет уехать из нашего города. Мы не хотели огласки. Не хотели, чтобы ты узнала.
Смотрю в окно. На улице уже темно. Ночь. Внутри все переворачивается. Меня словно зажали в тиски. Я ожидала чего угодно… но такая правда… как мне с ней теперь жить? Как принять все то, что произошло почти девятнадцать лет назад? Я же даже не помню лиц родителей. Ничего не помню. И никогда уже не смогу вспомнить.
— Ты поэтому так против моей профессии?
Понимание этого приходит сразу. Теперь я вижу более ясно. Мама терпеть не может мое увлечение театром из-за трагедии, что случилась в прошлом.
— Я бываю груба. Знаю. Но я очень боюсь. Если вдруг ты разочаруешься… Это страшно, Ксюша. Видеть, как любимый и дорогой тебе человек опускается на самое дно. Инна была мне как сестра. Всегда вместе, а потом…
— Я не разочаруюсь, — мотаю головой, глотая слезы, — даже если ничего не выйдет…
— Ты сильная, — мама придвигается ближе. Обнимает. Гладит ладонями по спине. — Но я так за тебя боюсь. Ты особенная девочка. Добрая, светлая, наивная. Этот мир… светская жизнь — они слишком жестоки.
— И поэтому ты так реагируешь на Соколова?
Мама напрягается, я чувствую, как каменеют ее мышцы.
— Вы общаетесь?
— Нет.
Вру. Но сказать сейчас правду значит разрушить все, что между нами с ней произошло за эти минуты. Кажется, у нас появилась какая-то связь. Та, о которой я мечтала, будучи девчонкой-школьницей. Завидовала одноклассницам, когда они рассказывали, как классно сходили с мамой по магазинам, или о том, как легко могут болтать обо всем, сидя вечером на кухне за чашкой чая.
— Хорошо. К тому же Георгий Семенович…
— Кто?
— Никто, я… мне нужно ехать. Миша будет волноваться, — начинает тараторить, — Приезжай к нам. Олька по тебе скучает.
— Они с Ринатом снова живут у вас?
— Да, — мама закатывает глаза. — Их затопили соседи, в квартире ремонт.
— Ясно.
— Тебе нужно время. Если захочешь узнать что-то еще… просто позвони или приезжай в гости.
Она уже стоит в дверях, накручивает на шею шарф.
— Мам, почему ты не настояла и не забрала меня тогда с собой? Я знаю папу, ты могла надавить…
— Ты всегда больше тянулась к нему. С ним тебе было лучше. Я всегда жила со страхом. Боялась повторений. Никогда не могла спокойно реагировать на какие-то обыденные, но в то же время выходящие за грани моего «приемлемо» вещи.
Она уходит не прощаясь. Закрываю дверь на несколько оборотов и застываю у зеркала. Долго смотрю на свое отражение.
Трогаю нос, мне всегда казалось, что он отца. А вот глаза — мамины, такие же голубые. И волосы у нас с Олькой примерно одного цвета. Да, конечно, каких-то ярко выраженных сходств не было, но не все дети в точности похожи на своих родителей.
Я всю жизнь думала, что во мне просто больше от прабабушек и прадедушек. А оказалось…
40
Денис.
— Так, харе прохлаждаться, Денис. С завтрашнего дня полностью вливайся в режим. Противник в этот раз сложный.
— Борисыч, все будет в лучшем виде.
Выдох. Удар. Уклон.
— Поговори мне еще. Бесо, давай, загоняй его, загоняй.
Тренер активно жестикулирует, стоя напротив ринга. Он меня с малых лет тренировал.
В период открытой вражды с отцом и полной потери ориентира в жизни именно Анатолий Борисович вернул мои мозги на место. Мне было двадцать. В башке каша. Агрессии вагон.
Батя всегда считал себя правым. Любил указать так называемое «место». Ослушавшийся сын, неправильный, пустоголовый, бросивший академию. Последние мозги же на ринге отшибут. Ноль поддержки. Максимум претензий.
В то время меня это задевало. В башке ветер. Энергии море. Злости еще больше.
Впереди распутье. За спиной армия, брошенная фээсбэшная академия и размытые очертания бокса. Из спорта совсем выпал.
Поначалу возвращаться не хотел. Потерялся. Вроде жил, а сам все тупо на автомате делал. Поел, поспал, затусил с друзьями — и так по кругу. Вечный праздник: клубы, какие-то непонятные девицы. Практически полный отказ от нормальной жизни. Все можно, все позволено. Деньги решают. По факту все это могло привести к самым губительным последствиям, если бы не Борисыч.
Он меня одним хлестким ударом кнута из всего этого вытащил. На моей же злости сыграл.
Андреев использовал самый простой, но действенный метод — дал понять, что я больше не спортсмен. Даже не так. Не человек больше. Так, жалкое подобие.
Мы встретились на улице чисто случайно. Я тогда по уши встрял в «новую жизнь», друзей подобрал соответствующих. Ничем не интересовался, ничего не хотел. Полная апатия к окружающему миру.
Все что-то хотел доказать, кому — сам уже не знаю.
Тренер тогда только усмехнулся. Посмотрел на компанию в моей машине, по плечу похлопал. Пожелал веселой ночи.
Он не нравоучал. Просто у него такой взгляд был, словно я для него уже умер.
Я сам к нему приехал. Через пару дней. Попросился обратно. Но он послал. Выставил за дверь и попросил больше не приходить.
В тот момент что-то окончательно перещелкнулось. Появился былой азарт. Хотелось вернуться. Я больше месяца пороги околачивал. Своего добился.
Анатолий Борисович нагружал по полной. Заставлял выкладываться на максимум. Почти полтора года в зале, один на один с грушей, бойцовским мешком или манекеном. Ни разу на ринг с реальным человеком не выпустил. Это было что-то вроде наказания.
«Сначала научись контролировать свои эмоции!»
