Рана была такой глубокой, что когда Торак слегка обтер ее края мхом, то увидел, как в свете костра поблескивают внутренности. Он даже зубами скрипнул, сдерживая подкатившую тошноту и надеясь, что отец не заметил, как он испугался. Но отец, разумеется, заметил — он был охотником и замечал все.
— Торак… — выдохнул он и, протянув руку, сжал ладонь сына горячими пальцами.
У Торака перехватило горло. Обычно маленькие сыновья вот так цепляются за отцовскую руку, а не наоборот.
«Что ж, — подумал он, — придется теперь мне быть мужчиной. Нужно постараться мыслить трезво».
— Тут у нас еще немного сухого тысячелистника осталось, — сказал он отцу, свободной рукой роясь в мешочке с целебными травами. — Я думаю, это поможет остановить…
— Оставь тысячелистник себе. Ты тоже весь в крови.
— Но мне совсем не больно! — соврал Торак. Медведь швырнул его прямо на березу, и он сильно ободрал бок, да и на левой руке была глубокая рана.
— Торак… уходи. Прямо сейчас. Пока он не вернулся.
Торак уставился на отца, открыл было рот, но так и не смог произнести ни слова.
— Ты должен, — настаивал отец.
— Нет. Нет, я не могу…
— Торак… я умираю. На заре я умру.
Торак стиснул пальцами мешочек с целебными травами. В ушах стоял оглушительный рев.
— Отец…
— Дай мне… все то, что необходимо для путешествия в Страну Мертвых, а потом собери свои вещи и уходи.
Торак покачнулся: «Страна Мертвых! Нет! Нет!» Но взгляд отца оставался непреклонным.
— Мой лук, — приказал он. — Три стрелы. Остальные возьми себе. Там, куда я иду… охотиться очень легко.
Торак заметил, что на колене у него, обтянутом штанами из оленьей шкуры, образовалась небольшая дыра, и изо всех сил вонзил в обнажившуюся плоть ноготь большого пальца. Старался сделать себе как можно больнее и сосредоточиться на этой боли.
— Еду не забудь, — задыхаясь, продолжал отец. — Вяленое мясо… Возьми все себе.
Торак уже до крови расцарапал себе колено, но продолжал терзать его ногтем, чтобы не думать о том, как отец отправится в Страну Мертвых. Тораку было всего двенадцать лет. Как же он выживет в Лесу один? Он этого просто еще не умеет!
— Торак! Уходи!
Старательно моргая, чтобы не заплакать, Торак достал отцовский лук и положил его рядом с умирающим. Потом разделил оставшиеся стрелы, раня дрожащие пальцы об острые кремневые наконечники. Закинул за плечо лук и колчан со стрелами и стал рыться в груде еловых веток в поисках своего топорика из черного базальта. Заплечную корзину из веток орешника медведь изломал вдрызг, так что остальные пожитки Тораку пришлось сунуть за пазуху или привязать к поясу.
Затем он скатал свой спальный мешок из оленьей шкуры.
— Возьми лучше мой, — услышал он шепот отца. — Свой ты так и не… починил. И нож мой тоже возьми, а мне оставь свой.
Торак пришел в ужас:
— Нет, нож твой я ни за что не возьму! Он тебе самому понадобится!
— Тебе он понадобится больше. А мне… приятно будет иметь что-то твое, когда я отправлюсь в Страну Мертвых.
— Отец, пожалуйста… Пожалуйста, не надо…
Где-то хрустнула ветка.
Торак мгновенно вскочил и обернулся.
Тьма вокруг была совершенно непроницаемой. Но куда бы он ни посмотрел, ему всюду мерещился силуэт огромного медведя.
В Лесу ни ветерка.
И птицы тоже молчали.
Торак слышал лишь потрескиванье костра и стук собственного сердца. Казалось, Лес прислушивается к чему-то, затаив дыхание.
Отец слизнул с губ капельки пота и сказал:
— Нет, пока еще его здесь нет. Но скоро… скоро он придет за мной… Торопись. Не забудь: ножи.
Тораку совсем не хотелось меняться с отцом ножами. Ведь это означало бы конец. Но отец внимательно следил за ним, и глаза его смотрели строго: отказаться было нельзя.
До боли стиснув зубы, Торак вложил свой нож в отцовскую руку. Потом отвязал у него от пояса ножны с охотничьим ножом. Нож у отца был красивый и очень опасный; он был вырублен из голубой слюдяной пластины и по форме напоминал ивовый лист, а рукоять, сделанную из рога благородного оленя, отец обмотал лосиными жилами, и держать ее было очень удобно. Но стоило Тораку взять этот нож в руки, как его пронзила мысль о том, что это конец, что теперь ему придется жить без отца, что он уже начинает готовиться к этой жизни…
— Я не уйду! Я не оставлю тебя! — закричал он. — Я буду с ним сражаться и…
— Нет! Этого медведя никому не одолеть!
С ветвей ближних деревьев, хлопая крыльями, сорвались вороны.
У Торака перехватило дыхание.
— Слушай, что я скажу тебе, — со свистом прошептал отец. — Медведь — любой медведь — самый сильный охотник в Лесу. И ты прекрасно это знаешь. Но тот медведь… он намного сильнее…
По спине у Торака бегали мурашки. Он, не отрываясь, смотрел отцу в глаза и видел крошечные красные жилки, сеткой покрывшие белки, и бездонную глубину зрачков.
— Что значит — намного? — тоже шепотом спросил он. — Разве…
— Этот медведь… одержим злыми духами. — Лицо отца стало таким мрачным, что уже почти ничем не напоминало его прежнее живое и веселое лицо. — В нем поселился… какой-то… злой дух из Иного Мира; из-за него этот зверь стал таким свирепым.
Затрещали угли в костре. Темные деревья склонились ниже, точно прислушивались.
— Злой дух? — шепотом переспросил Торак. Отец прикрыл глаза, собираясь с силами.
— Теперь он существует только для того, чтобы убивать, — с трудом выговорил он. — Убьет — и сила его сразу возрастает. И он будет убивать все живое вокруг. Любое животное. Любого человека. Погибнет всё. И Лес тоже… — Голос у него сорвался. — Еще один месяц — и будет поздно. Этот злой дух… слишком силен…
— Всего один месяц? Но что…
— Подумай, Торак! Ты же знаешь: ночи, когда красный глаз бывает в зените, страшнее всего; тогда злые духи обретают наибольшую силу. И тогда этот медведь станет… неуязвим. — Отец с трудом перевел дыхание, в свете костра было видно, как мучительно и слабо бьется жилка у него на шее — вот-вот совсем затихнет. — Я хочу, чтобы ты кое в чем мне поклялся, — сказал отец.
— Поклянусь в чем угодно!
Отец сказал:
— Ступай на север. Идти придется много дней. Отыщи… Священную Гору… Там обитает Великий Дух.
Торак непонимающе смотрел на отца: глаза его были открыты и устремлены куда-то вдаль, сквозь ветви у него над головой; он словно видел нечто такое, что другим видеть не дано.
— Найди ее, — повторил он. — Это единственная надежда…
