Полукровка, как оказалось, наделен был самолюбием. Ничего не скажешь. Не растекся жидким дерьмом. Не на помойке себя нашел. И знал, что на него смотрят хозяева, а потому принял вызов и отважно бросился на меня. И в следующую минуту – минуту по человеческой шкале, потому что для нас, собак, время движется гораздо стремительней, в единицу его происходит гораздо больше событий, а потому мы проворней и быстрей, чем люди, – закипела настоящая схватка. Начались нешутейные укусы в шею и в морду, потекла кровь, смешиваясь с потом и взвихренной нами пылью. Дважды я мог его убить, но удерживался. Дважды клыки мои оказывались в том месте на шее, где, сомкнувшись, перекусили бы вену. Но я не стиснул челюсти. Пасть у меня, как и у дога, была вся в крови. Мы оба уже выбились из сил, а когда я в третий раз проявил милосердие, и мы отскочили друг от друга на несколько шагов, переводя дыхание, в глазах у него заметна была уже не растерянность, а ошеломление.
– Откуда ты такой взялся? – пролаял он.
Вместо ответа я снова налетел на него, сбил и опрокинул и прихватил клыками самое уязвимое место – на шее. Совсем рядом я видел его выпученные глаза, смотревшие на меня со смесью ужаса и изумления. Он понял, что побежден. Мне стоило лишь мотнуть головой в одну, а потом в другую сторону, чтобы отправить его на Темный Берег. Но я не сделал этого. А отступил на шаг, как бы желая перевести дух, и в этот миг веревочная петля захлестнула мне горло, и сильный рывок отшвырнул меня от поверженного противника.
Я добился своего. Я победил и получил в награду клетку на Каньяда-Негра.
Я сильно устал после боя, а потому зализал раны – их было немного – и до утра проспал сном, который принято называть «мертвым». Разбудили меня первые лучи солнца. Я открыл глаза, потянулся, разминая затекшие лапы и спину, и посмотрел по сторонам. Поместили меня в угловую клетку, стоявшую рядом еще с двумя, откуда наблюдали за мной их обитатели. В отдалении были и другие, но их я рассмотреть не мог.
Вечером принесли мне воды и в другой миске – скудные остатки какой-то человечьей еды. Я съел с аппетитом, а прежде чем выпить воду, смочил свои раны на морде, а потом неторопливо огляделся вокруг – лачуги, большие автомобили старые и новые, запыленные и помятые, грудами наваленный хлам, ни на что уже не годный: неисправные холодильники, телевизоры, стиральные машины. Рядом с ними играли чумазые дети, а чуть поодаль судачили несколько женщин – в длинных юбках, в платках. Время от времени, при полнейшем безразличии детишек и мамаш еще некто из человечьей стаи – гнусного вида, изможденный и оборванный, появлялся на дороге из города, входил в какую-нибудь лачугу и вскоре выходил, присаживался невдалеке и делал себе укол в руку, в бедро или в щиколотку. Все вокруг было тут мрачно и зловеще.
Получив представление о пейзаже и обстоятельствах, я стал присматриваться к своим товарищам по несчастью. В соседних клетках сидели двое породистых – шоколадный лабрадор, некогда, надо думать, очень импозантный, а ныне сильно отощавший и запущенный, с потускневшей от грязи шерстью, со свежими следами клыков на морде, на ушах и на пояснице, и белый, в коричневых пятнах маленький андалузский ратонеро, терьер-крысолов, поглядывавший на меня робко и уныло.
– Ты, наверно, сбрендил, – сказал лабрадор. – Это ж додуматься надо – сунуться не куда-нибудь, а сюда, и еще драку затеять…
– По своей, по доброй воле – в преисподнюю… – добавил терьер.
Я прильнул израненной мордой к прутьям, и лабрадор полизал ее, даровав некоторое облегчение.
– Сколько вас здесь?
– С тобой – одиннадцать. Состав у нас тут переменный: то новых доставят – вот как тебя. То старых уведут и не вернут.
– А вы как сюда попали?
Лабрадор сморщился и сказал равнодушно:
– Когда я подрос и перестал быть живой игрушкой для хозяйских детей, меня выбросили прямо на шоссе… Бродил там и тут, искал лучшей доли, пока меня самого не нашли и не засунули в клетку.
Я перевел взгляд на терьера:
– А ты?
– Украли, – ответил тот похоронным тоном. – Средь бела дня, что называется. Хозяин зашел в аптеку, а я остался на привязи у дверей. Меня схватили, запихнули в машину. Привезли сюда.
– И как вас тут содержат?
– Как собак.
Я посмотрел на другие клетки, силясь увидеть, кто там сидит. Но железные щиты не давали.
– А не слыхали вы случайно про такого Тео?
Они переглянулись, будто спрашивая друг друга, и тотчас мотнули головами:
– Никогда.
– А мне сказали – он здесь.
– Может быть. Я здесь две недели, но не на одном месте. Иногда переводят в Барранку, чтобы на мне тренировать других. Может, твой Тео появился тут, пока меня не было. Или он и сейчас здесь, но мы с ним не совпали.
– Барранка, ты сказал?
Он показал куда-то за хибарки.
– Это там, на другой стороне. Там стоит барак, где готовят собак для настоящих боев. И клетки, где их держат, – он со значением поглядел на терьера. – Это мы с ним – расходный материал, пушечное мясо… Впрочем, ненадолго…
Я показал на его шрамы:
– Но ты, я вижу, держишься.
Он высунул язык в печальной улыбке. Тут я заметил, что у него и клык сломан.
– Не знаю, на сколько еще меня хватит. Прошел три этапа тренировок и сейчас силы мои на исходе. Меня проверили, попробовали и, по всему судя, сочли, что в настоящие убийцы я негож. Так что не в этот раз, так в следующий, кто-то из бойцов меня прикончит… И все же мне, можно сказать, повезло… – он с состраданием взглянул на терьерчика. – Другие только одну тренировку выдерживают… Им в первый же день кишки выпускают.
Я обернулся к малышу. Прижавшись к прутьям клетки, он смотрел на нас испуганно.
– Тебя-то еще не пробовали на спаррингах? – спросил я.
Он не ответил. В открытой пасти дрожал высунутый язык: терьер часто дышал от дурных предчувствий. Я повернул голову к лабрадору, чесавшему себе за ухом.
– Нет, его еще не водили в Барранку, – сказал тот. – Но у него шансов нет – и он это знает. Знаешь ведь, а?
– Знаю, – проскулил терьер, дрожа всем телом.
– Я уже ему говорил: это не так уж плохо – когда-нибудь-то все равно придется помирать. Надо будет только, ни о чем не думая, рвануться вперед и постараться, чтобы все кончилось быстро.
– Я не хочу умирать, – пролепетал терьер.
– Да никто не хочет, малыш. Однако придется.
– А сколько там бойцов? – спросил я.
– Двое или трое, – ответил лабрадор. – И с ними носятся, как с коронованными особами. Кормят вволю и самым лучшим. Холят. Они для людей – золотая мина.
– Так ты говоришь, никогда не видел Тео, и никто тебе не прогавкал про него?
– Нет. Никто. Никогда.
