Он придвинулся ко мне вплотную, насколько позволяли прутья, и мы заурчали потише. Стали шептаться. Теперь, когда он подполз ближе, я смог рассмотреть его, благо сквозь маленькое узкое оконце пробивался лунный свет.
– Зачем пожаловал?
– Любопытно мне.
– Любопытство, как известно, кошку сгубило.
– Так то кошку. А я – собака.
Мне понравилось, как он говорит. И как потянулся ко мне и обнюхал, а потом потерся носом о мой нос. Он вроде бы не затаил на меня обиды.
– Хочу тебя спросить, – вдруг спросил он в упор. – Ты почему меня не прикончил вчера?
Я удивился:
– Не смог, наверно. Ты не дал.
– Да не ври. Я дрался, конечно, изо всех сил, но и ты тоже. И я почувствовал твои клыки у самых вен на шее… Но почему-то остановился.
Я на миг задумался:
– Ну, значит, надобности не было. Не люблю убивать.
Он посмотрел недоверчиво:
– Что ты не любишь?
– Убивать.
Он засмеялся сквозь зубы, вывалив язык и часто дыша.
– Про тебя говорят другое.
– И что же?
– Что сегодня ты прикончил спарринга и навел страх на Олафа, немецкого дога, а он – зверь серьезный. Еще говорят, ты и раньше занимался такими делами.
– Кто говорит?
– Пронесся такой слух, то есть лай. Сам знаешь, как это происходит. Наше радио.
– А еще что говорят?
– Что пришел сюда по доброй воле, хотя носишь ошейник со всей этой дребеденью. И это значит одно из двух – либо ты больной на всю голову, либо у тебя тут какое-то дело.
Помолчали. Потом я снова навострил уши. Мне было интересно.
– Ты так и не сказал, зачем пришел.
Он как будто задумался.
– Всего лишь спасибо тебе сказать, – он шевельнул хвостом. – Если бы не ты, потерял бы я жизнь, а в лучшем случае – эту службу.
– Службу… Не больно-то почтенная, прямо скажем, у тебя служба. Сторожить все это дерьмо.
Он принял мои слова как должное и глазом не моргнул.
– Останься я бойцом, меня давно бы уж закопали. Повезло мне. Кормежкой обеспечен. А что касается собак… Веселого, конечно, мало, но я выполняю свой долг и помогаю, чем могу.
Я покивал понимающе.
– Лучше они, чем ты, да?
– Именно так.
Пришел мой черед ненадолго задуматься. В отличие от людей, мы, семейство псовых, почти совсем лишены лицемерия. Притворяться не умеем: мы такие, какие есть. Мы – честные животные. И этот дог, несмотря на свою службу, не кажется негодяем. У собак и жизнь собачья. Каждый курочит их, как хочет. И потому я решил пооткровенничать и рассказал ему, зачем я здесь оказался. Не вдаваясь особенно в подробности, так – самую суть. Есть у меня два друга – Тео и Борис. Стало мне известно, что они попали сюда. Не слышал ли он о них чего-нибудь?
– Слышал, конечно, – ответил он.
И, без видимого усилия, отодвинул мордой засов на дверце моей клетки. Я в удивлении уставился на него:
– Ты что делаешь?
И услышал нечто похожее на слабую одышку – это дог так смеялся.
– Я подумал, может, тебе захочется прогуляться.
Цинковые крыши поблескивали в лунном свете, а из окон, задернутых занавесками, пробивался свет электрический. Мы шли бесшумно, стараясь держаться там, где потемней, и наконец остановились перед последним ангаром. Я сгорал от любопытства так, что хвост дымился, однако дог оказался настоящий кремень.
– Да что за черт такой? Долго еще?
– Помалкивай. Увидишь.
Мы шли бок о бок. Мой спутник постоянно оглядывался по сторонам.
– Если накроют, – предупредил он, – представим дело так, что ты удрал, а я тебя только что поймал. Понял? Разыграем задержание, и ты послушно вернешься в клетку.
– Ладно. Но все же – что там с моими друзьями?
– Спокойствие, товарищ! Терпение – это добродетель.
– Да я очень спокоен и очень терпелив. Но все же скажи что-нибудь.
Он задумался на миг.
– Этот твой Тео – родезиец, здоровенный барбос? Видный? Да?
– Да, это он.
– Их привезли недели две назад – его и второго. Изящного такого… Твой дружок пошел, судя по всему, по высшей категории. Его испробовали на двух спаррингах. И с одним – это был жалкий блохастый шелудяк – он драться отказался.
– Меня это не удивляет. Тео – благородный пес. Достойная личность.
– Ну, эту достойную личность отлупили и на двое суток заперли без еды. И даже пить не давали. Потом вывели на ринг попробовать с другим спаррингом – пиренейским мастифом, довольно пожилым, но еще мощным.
– И?
– Ну, ты знаешь сам, наверно, чем это кончается…
– Хочешь сказать, он дрался?
– Да как еще дрался. Осатанев с голодухи, остервенясь от побоев, он живого места от мастифа не оставил. Так истрепал, что того пришлось пристрелить.
От изумления я даже остановился:
– Да ты что?!
– Отвечаю! И с тех пор, насколько мне известно, он никого в живых не оставляет. Кого ни выведут к нему – убивает всех. Держат его на Живодерне, где проводятся настоящие бои… – Он взглянул на меня с любопытством. – Место, полагаю, тебе знакомое.
– Не без того.
– Ну, там он и живет в одной из клеток, где содержат чемпионов, чтобы не возить их каждый раз взад-вперед – на бой и обратно, к хозяину. Похоже и ты там жил?
Я мрачно сморщился. Воспоминания, становившиеся все тягостнее и неотвязней, сдавили мне горло.
– Нет. Я был хорош, но жил при хозяине.
– Ты – хорош, а он – самый лучший. Рассказывают, что заработал своим владельцам кучу денег. Живет там же, где дерется, а дерется чуть ли не каждый вечер. Судя по всему, прирожденный боец. Киллер.
Я не сразу сумел осмыслить все услышанное. Живодерня – это такое место, где только жестокость и насилие дают тебе шанс выжить, а иначе говоря – это ад. Мне трудно было представить там Тео с его иронической ухмылкой уверенного в себе пса, с его насмешливо-спокойной манерой. С его обаятельной невозмутимой задиристостью, которая прельстила когда-то Дидо, а меня сделала его другом.
– Что же касается второго… – помявшись, продолжал дог.
И я встряхнул головой, возвращаясь к действительности. Тео ведь был не один, вдруг вспомнил я. Их было двое.
– Русский борзой, да? Пижонистый такой?
– Все так. Красавчик Борис. Что с ним случилось?
Мы остановились перед последним ангаром. И переговаривались тихим урчанием, чтоб никто нас не услышал. Дог приглушенно фыркнул, что означало смешок.
