– Я, честно сказать, малость охренел, – сообщил он. – Там ты кажешься совсем другим.
– Я и есть другой.
– Там ты, наверно, становишься таким, как раньше. Я здесь уже полтора года и впервые вижу, что боец осваивается так быстро. Ты за три дня набрал физическую форму, какой молодые псы не могут достичь долгими тренировками.
– Кое-что не забывается.
– Искусство убивать, наверно.
– Тебя же я не убил.
– Это верно. – Дог подошел поближе и поглядел на меня очень пристально. – Однако знаешь ли, что я думаю? Что если мы сойдемся на ринге и никто не вмешается, ты сначала в два счета в четыре укуса распотрошишь меня. А потом уж узнаешь.
– Неправда. Мы же друзья.
– Это сейчас. А на арене?
На это я не ответил. Разделенные решеткой, мы лежали нос к носу, положив головы на лапы.
– Я тут навел кое-какие справки… – сказал дог, меняя тему. – Разузнал про тебя. Выяснилось, что ты когда-то был просто звездой, первым бойцом Живодерни. На тебя делали огромные ставки. Это так?
– Мало ли что болтают…
– А еще рассказывают, что ты перебил десятки собак. И что самое интересное – после всего этого сумел убраться оттуда живым, целым и невредимым. А это удается одному бойцу из сотни.
– Повезло.
– Одного везения мало – еще ум нужен.
– Будь у меня ум, не сидел бы я здесь.
Дог продолжал рассматривать меня с уважительным любопытством. Потом негромко фыркнул.
– У меня хорошие новости, – сказал он и сейчас же покачал головой, словно в сомнении. – Только я не вполне уверен, что они и вправду хорошие.
– Выкладывай, а уж я решу и тебя уведомлю.
– Судя по всему, люди тоже тебя признали. И теперь в курсе, кто ты. Ты сейчас на пике формы, они хотят поиметь с этого свой барыш. А потому завтра повезут тебя на Живодерню. Там устроят полдюжины боев с высокими ставками.
Сердце у меня вдруг тоже замерло и пропустило один удар и лишь потом забилось в прежнем ритме. Мы лежали молча, глядя друг на друга. Новость медленно оседала в моем помраченном рассудке. Наконец-то окончательная цель оказалась совсем рядом.
– А известно уже, с кем мне придется драться?
Он мотнул головой, и я ощутил острое беспокойство.
– А будет ли там мой дружок Тео, тоже не знаешь?
– Тоже.
– Может, мне опять повезет, и я встречу его.
– Что мне сказать тебе… Многое должно совпасть, чтобы его выставили против тебя. Но, если это случится, а вы не станете драться друг с другом насмерть, песенка твоя спета. Вас обоих прикончат без жалости.
Я молчал, осмысляя его слова. Или пытаясь сделать это – в голове был туман, и думать мне было трудно.
– Ты хорошо вел себя, друг, – наконец сказал я. – Что бы там ни было, вернусь я или не вернусь, я тебе благодарен.
– Да ладно, пустяки.
– Совсем не пустяки. А о себе ты думал? О том, что дальше будет?
Дог угрюмо сморщился.
– Пока что и в ближайшем будущем все нормально. Думаю, здесь пока и останусь в сторожах, благо кормят от пуза.
– А когда состаришься?
– Знаю, что ты хочешь сказать. Что, когда одряхлею, меня сделают спаррингом? Так ведь?
– Так. Если не успеешь раньше отвалить.
– Я бы, может, и отвалил, да только придется бросить даровую кормежку и хозяев, которые, как ни крути, все же мои хозяева. Ты понимаешь, о чем я. Дурацкая наша верность, которая так нас привязывает к ним и причиняет нам столько зла, когда они ее недостойны.
– Чаще всего так и бывает.
– Ну, неправда. Ты несправедлив. Есть прекрасные хозяева. Тут все дело в том, какой билетик вытянешь в этой лотерее.
С этими словами он печально покивал. Потом сквозь открытую дверь посмотрел на луну, плывшую по черному небу.
– Знаешь что, Арап? Иногда я мечтаю уйти в горы куда-нибудь. Убраться отсюда, скрыться от людей… Носиться по полям в свое удовольствие, охотиться для пропитания… Вернуться к своим корням, понимаешь? Жить, как волки живут.
– Есть собаки, которые ведут такую жизнь.
– Это не то… Они – отверженные, брошенные хозяевами. Мало кто откажется от сытого, покойного житья сам, по доброй воле, а не потому, что обстоятельства вынудили.
– Кажется, мы все променяли на уют и покой.
– Именно так, – согласился дог. – Отказались от своей мечты. Забыли вкус приключений. Обуржуазились и старимся, лежа у камина или у калорифера, грызя хозяйские шлепанцы… Но только пока нас не выдернут из этого сна – и мы не кончим жизнь под колесами где-нибудь на шоссе или в каком-нибудь жутком месте вроде этого. Как мы с тобой.
Я скривил губы в саркастической усмешке:
– Или как наш друг Борис.
При упоминании о Красавчике дог зафыркал от удовольствия:
– Аф-аф-аф. Точно. Хоть бы меня кто решил уморить таким способом.
Он вернулся на рассвете. После его ухода я не сомкнул глаз, беспрерывно прокручивая в голове возможные варианты того, что произойдет на следующий день. Взвешивая «за» и «против», прикидывая, велика ли возможность встретить Тео на Живодерне. А также – есть ли у меня шансы на победу в схватке с другими собаками. Вот тут, бесшумный как тень, и появился дог и повалился у решетки.
– Еще кое-что разузнал, – сообщил он.
Мы лежали нос к носу. Луна изменила положение, и теперь в ангаре было совсем темно.
– Против тебя выставят собачку: порода – неаполитанский мастиф, вес – семьдесят пять кило. Таких еще называют «молосс». Крутая зверюга, кличка – Курций.
– Опытный боец?
– Не то слово. Ему четыре года, и он в самом расцвете. Дерется уже шесть месяцев. Неизменно побеждает.
Я сморщился. Мне еще не приходилось иметь дело с молоссами, но кое-что об этих псах мне в свое время прогавкал Агилюльфо. Бойцовые собаки, которые в старину несли караульную службу в римских крепостях. Мало чувствительны к боли.
– Тебе нелегко придется, Арап, – невесело сказал дог.
– А про моего дружка Тео ничего не известно?
– Отчего же… Известно. Планируют выпустить его после вашей пары против ротвейлера.
Да, завтра на Живодерне никому скучно не будет, подумал я холодно. И мало не покажется.
– А что ты мне скажешь про этого ротвейлера?
– Крепенький парнишка, хоть и молодой еще. Это может быть и достоинством, и недостатком, смотря с кем в пару его поставят. Он выходит на ринг во второй или третий раз. Весом примерно с тебя – полсотни человечьих кило. Кличка Рембо.
