В 1650-х годах Граунт стал все больше интересоваться этими «биллями о смертности», как их тогда называли. Он осознал, что эти документы могли бы со временем послужить для более математического, дисциплинированного анализа, если бы только их можно было собрать вместе и системно изучить. Обработав сведения о смертности со всего Лондона за последние семьдесят лет, Граунт сумел определить закономерности, которые в ином случае не были бы заметны, опровергая прежние теории о том, как эпидемии перемещаются и что способствует их вспышкам. Посредством базового математического моделирования он рассчитал вероятность смерти в различных возрастных группах и как следствие ожидаемую продолжительность жизни. В 1662 году он представил свои изыскания в Лондонском королевском обществе, а затем они были опубликованы под заголовком «Естественные и политические наблюдения над списками умерших». Это был один из первых документов современной демографии.
Как и Петти, Граунт занимал в общественной жизни неоднозначное положение. Он не был ни студентом, ни аристократом, ни государственным чиновником или философом. Не был Граунт и ученым, хотя после успеха его инновационной работы по статистике вскоре получил приглашение вступить в Лондонское королевское общество. Даже бизнесменом его было трудно назвать, хотя коммерческая жилка была важным компонентом фактического, цифрового подхода, примененного им к своей теме. Вместе с Петти Граунт стоял у основ культуры законотворческой экспертизы, в рамках которой общественно активные граждане использовали свои познания в математике для улучшения работы правительства, в то же время позиционируя себя «вне политики».
Угрожавшая населению Лондона чума вынудила короля Карла II изыскивать технические способы предсказания вспышки прежде, чем та случится. Граунт считал, что его таблицы смертности могут позволить это. Хотя его помощь так и не была в полной мере использована, он представил королю экспертные, фактические оценки населения Лондона в том виде, в каком раньше не бывало. Они включали в себя рождаемость, хотя свидетельства о таковой были значительно слабее, чем о смертности. Суть его работы заключалась в применении математического метода к фундаментальному вопросу человеческого общества: кто живет, кто умирает и почему? Философский вопрос Гоббса о том, как добиться минимальных условий для жизни, стал превращаться в научный.
Есть ряд причин, по которым государства заинтересованы в здоровье, многочисленности и долголетии своего населения. Это влияет на их способность эффективно вести войну. Что еще интереснее, это влияет на потенциал нации в части производства богатств посредством коммерции и сельского хозяйства – а эти богатства можно облагать налогами. Эта идея впоследствии станет отправной точкой для экономической науки, и Петти стремился донести ее до людей уже в 1670-х. В своей работе Петти и Граунт отталкивались от предположения, что даже несчастные случаи, которым подвержены люди и их семьи, подчинены законам, на которые можно было пролить свет – если бы только удалось собрать достаточно данных в стандартизированной форме, чтобы потом применить к ним математическую модель. Оба они в большой степени полагались на аналогию между человеческим телом и «политическим телом» общества. Граунт, к примеру, сравнивал Лондон с головой нации, предупреждая, что «голова сия растет втрое быстрее, чем тело, коему она принадлежит».
Подобные проекты опирались и ныне опираются на ряд ключевых предположений. В первую очередь, что отдельные люди могут восприниматься как предсказуемые или механические тела в рамках значительно большей совокупности тел, подчиняющихся математическим законам словно катающиеся по столу бильярдные шары. Это возможно только, если принять простейшее предположение о человеческой психологии, что всякий должен реагировать на свое окружение одинаково. Исходя из этого, люди так же подчинены законам причины и следствия, как и все в природе.
Гоббс предоставил наиболее лаконичный вариант как раз такой психологии, а именно, что люди больше всего хотят жить – и жить в безопасности. Но он добавил небольшое предостережение между строк, намекая на то, что потом станет предметом экономической науки:
«Под обеспечением безопасности подразумевается не одно лишь обеспечение безопасности голого существования, но также обеспечение за всяким человеком всех благ жизни, приобретенных законным трудом, безопасным и безвредным для государства»
[61].
Под «всеми благами жизни» подразумевалось, что в жизни мало безопасности, нужен достаток. Формировалось экономическое представление об индивиде, как упорно трудящемся, ищущем удовольствий субъекте, стремящемся максимально эффективно потреблять и копить. Эта идея о том, что значит быть человеком, не нереалистична, а скорее неполна. Однако изолированный принцип гедонизма (по которому мы все ищем удовольствий и избегаем боли) дал экспертам основу для математического метода предсказания и моделирования человеческого поведения.
Рассмотрение смертности в математической перспективе позволяет пролить свет на законы демографии. Но оно почти не принимает во внимание индивида, который потерял любимого человека или сам встречает смерть. Каждая смерть становится лишь единицей данных в некой большей математической модели, фактом в общей системе численности населения. Таблицы смертности полезны тем правителям, что ищут, как лучше править городом или разобраться с такой проблемой, как чума, и могут принести пользу обществу, если позволят улучшить законы. Однако они ничего не дают в поиске цели и смысла жизни. По мере того как государства выглядят со стороны все более искусственными, появляется чувство, будто они не заботятся о людях как таковых. Главная экзистенциальная проблема заключается в том, что жизненные перспективы элит отличаются от них у простого народа.
Мы ежедневно сталкиваемся с тем, что общественная жизнь преисполнена моральных и культурных нюансов, неподвластных арифметике. Кто кому чем обязан? Что говорит одежда человека о нем самом и его культуре? Как личные принципы и убеждения влияют на наши политические стремления? По большей части статистика и экономика не принимают это во внимание. Только исходя из предположения, что каждый по своей воле согласится работать за деньги, мы можем применять статистическое понятие «безработицы». Лишь предположение о том, что всякий индивид желает платить при покупке как можно меньше, позволяет считать рыночные цены достоверным показателем ценности товаров. Все, что нарушает это упрощенную модель человеческой психологии, создает проблемы и в статистике, и в экономике. Представление об обществе как о машине, подчиняющейся собственным внутренним геометрическим законам, требует, чтобы ее отдельные части работали автоматически и предсказуемо.
Мера прогресса
Подобное упрощение человеческого существования по определению грубо. Нет никакой гарантии, что представлять общество в виде статистических показателей – ВВП, продолжительность жизни, уровень грамотности и т. д. – предпочтительнее, чем делать это в более романтизированной манере, возможно, подключая внимание к истории и культурной идентичности нации и вызывая много больший эмоциональный резонанс. Одно самое важное оправдание подобного подхода в том, что благодаря его «меньшей научности» правительство станет «более научным», принимая законы, делающие жизнь лучше для всех нас. Первые статистики XVII века изучали закономерности уровня смертности или урожайности, желая не только впечатлить коллег, но и потому, что верили в силу этих цифр для изменения будущего к лучшему. Сама по себе идея статистического измерения и анализа связана с мечтой о коллективном прогрессе.
