Вопросы национальной безопасности могут приводить к установлению индивидуального контроля над учеными, как произошло в конце Второй мировой войны, когда и Америка, и СССР стремились захватить немецких экспертов-ракетчиков, участвовавших в создании баллистических ракет ФАУ-2. В эпоху маккартизма конца 1940-х и 1950-х годов ФБР следило за деятельностью американских ученых как никогда раньше. Для СССР ученые представляли специфическую проблему: с одной стороны, они играли важнейшую роль в Холодной войне и космической гонке, но с другой – по определению были сообществом, наиболее склонным призывать к большей открытости, особенно в 1960-е. В 1968–1969 годах советское правительство организовало чистку научного сообщества, при этом работы лишились сотни научных сотрудников.
Американское правительство начало расширять законодательство о секретности еще со времен Первой мировой войны, сначала засекретив области особого военного значения и запретив некоторые формы публичных высказываний, а впоследствии, в ходе Второй мировой войны и после нее, наложив гриф секретности и на академические исследования
[141]. Удивительным обстоятельством процесса разработки атомной бомбы был тот факт, что этот процесс удалось полностью скрыть от общественности, и это несмотря на участие в нем 125 000 человек на протяжении двух с половиной лет с лишним и стоимость более 2 млрд долларов
[142]. «Война против террора» позволила секретности еще больше проникнуть в гражданскую общественную жизнь, что проявилось в 2001 году принятием Патриотического акта, разрешившего правительству распространять секретность на «уязвимости и возможности систем, установок, инфраструктуры, проектов, планов или защитных служб, имеющих отношение к национальной безопасности».
Налицо ощутимый конфликт между идеалом научного прогресса XVII века и параноидальными научными потребностями государства в войне (или квазивойне). Целью первого было обеспечить основу для общественного консенсуса в форме фактов, статистики и правил, и как следствие основу для мира. Соглашение об истине неосуществимо, если факты не являются достоянием публики, даже если структуры, ответственные за их производство и обнародование (вроде Лондонского королевского общества, статистических ведомств или газет), остаются закрытыми. Публичность статистики, экономики, экспериментальных наблюдений и философских суждений играет ключевую роль в их авторитете, коль скоро именно их открытость для критики и дальнейшей проверки позволяет им сохранять свою значимость.
Факты такого рода являются «известными известными», извлеченными из большего «известного неизвестного», которое мы зовем «природой» или «обществом». В свою очередь секреты («неизвестные известные») хоть и могут быть необходимы для обеспечения безопасности или военного преимущества, они никогда не дают надежной основы для мира. Влияние и популярность теорий заговора в американской общественной жизни отчасти является признаком того, какой властью обладают военные и разведывательные ведомства над государством и, в более широком смысле, гражданским обществом США.
Нет смысла отрицать, что статистика играет незаменимую роль в современной войне, особенно начиная со Второй мировой. Изначальная потребность в измерении общенациональной продуктивности экономики (теперь известной как ВВП) проявилась именно в то время и была вызвана тревогой, что итог войны в конечном счете будет зависеть от того, какая сторона имеет большие производительные силы. Воздушные бомбардировки обострили проблему, так как в том числе они имели своей целью гражданскую и промышленную инфраструктуры, на которые опирается все остальное общество. Экономическая статистика раскрывает факты огромной потенциальной важности. Статистические методики, такие как «анализ выгод и затрат», также сыграли центральную, хоть и противоречивую роль в предоставлении данных для принятия решений во время Вьетнамской войны, в частности по выбору конкретных тактик и целей для бомбовых ударов.
Однако авторитет и ценность этих методик существенно меняются в контексте тех или иных военных нужд. От них не требуется производить факты, как публично доступные свидетельства для обеспечения общего согласия. Их задача – позволять военным стратегам быстрее принимать решения. Во время Второй мировой войны Уинстон Черчилль и его научный советник лорд Линдеман организовали собственное статистическое ведомство, отделенное от остального правительства
[143]. Черчилль был готов позволять своему кабинету министров выражать серьезную обеспокоенность о производительных силах страны, а сам тем временем получал сверхсекретные экономические сводки, из которых следовало, что ситуация лучше, чем полагало общественное мнение. В 1945 году в Потсдаме Черчилль в разговоре со Сталиным пошутил, что Линдеман был его собственной версией гестапо
[144]. Часто он попросту отвергал статистические выкладки экспертов, мотивируя это своим с ними несогласием, и нанимал научных советников, которых на самом деле не собирался слушать, лишь чтобы убедить организации вроде Лондонского королевского общества, что их экспертиза высоко ценится.
Одна из проблем военных разведданных и секретных разработок заключается в том, что сложно понять, будут ли они хоть чем-то полезны. Публичные процедуры критики и рецензирования не просто служат для подтверждения экспертных заключений. Они также позволяют определять и устранять ошибочные заключения. Научные эксперименты претендуют на «воспроизводимость» другими учеными. Современная наука развивалась в тандеме с журналами, цитированием и двойным слепым рецензированием, служившими подкреплением академическим изысканиям и репутациям. Если все это убрать, в итоге останется нечто куда более близкое к заговору.
Таким образом, военные разведданные («intelligence») заметно отличаются от фактов того рода, что предоставляются статистиками, академическими исследователями и профессиональными журналистами. Сам термин «intelligence» происходит от латинских слов «inter» (между) и «legere» (выбирать), что подразумевает значение «нечто, позволяющее нам выбирать между» – принять решение или сориентироваться. Назначение разведданных не столько в том, чтобы достоверно отражать мир, как, по мнению экспертов и натурфилософов, изначально и следовало делать, сколько в том, чтобы разрешать дилеммы и адаптировать стратегию в ситуациях высочайшей срочности. Как и все на войне, они ценятся лишь в контексте ускорения принятия решений и победы над врагом; насколько они «истинны», общественность определить не в состоянии в силу окружающей их секретности. Разведданные в большей степени являются подлежащим накоплению ресурсом, сродни вооружению и экипировке, нежели набором фактов для обнародования. Прежде всего они – источник конкурентного преимущества, предназначение которого наше выживание и их уничтожение.
