Негласное предположение идей Хайека состоит в том, что традиционные университеты подобны картелям, вступившим в сговор против общества и узурпировавшим право контролировать факты. С этой радикальной точки зрения монополия – это не обязательно плохо, если она достигнута через креативность и готовность к рискам. Но академические круги защищены от рыночной конкуренции лишь на основании исторически сложившихся привилегий и ложных идей об общественных интересах. Они ничего не сделали, чтобы заслужить это преимущество, и разрушить этот картель посредством добавления новых соперников будет в интересах общества. Коммерческие университеты, финансируемые частным капиталом аналитические центры и консалтинговые агентства, наверное, не имеют доступа к истине в большей степени, чем традиционные общественные институты. Но посредством привнесения большего разнообразия политических идей и мнений они разрушают интеллектуальный картель экспертов, заменяя его чем-то более рыночным.
С точки зрения бизнеса такое привнесение «конкуренции» в научные исследования принесло существенные дивиденды, пусть и ценой страшных социальных и в теории катастрофических экологических потрясений. Нефтяные компании вроде «Exxon» имели возможность, благодаря непрозрачным финансовым посредникам, таким как «Donors Trust», направлять средства в пользу исследовательских институтов и полуакадемиков, что были готовы противоречить общему консенсусу по поводу того, что сжигание ископаемого топлива провоцирует глобальное потепление
[177]. Впервые узнав о научной связи между ископаемым топливом и глобальным потеплением в 1977 году, компания «Exxon» потратила колоссальные средства на поиск возможностей скрыть или поставить под сомнение эти свидетельства
[178]. Персонажей, выглядевших экспертами, выставляли на публичных дебатах с целью дать голос «другой стороне» спора, где эта самая другая сторона была организована строго для получения финансовой выгоды.
Фальшивую науку можно победить. Проблема в том, что это требует времени. Там, где одна сторона занята проектом представления и всеми силами стремится произвести максимально точные записи и иллюстрации климата, а другая занята проектом мобилизации и стремится победить в борьбе за общественное мнение, первые будут очень уязвимы. Со временем альтернативный взгляд будет разоблачен как ложный, но, как часто бывает, уже поздно. В случае с глобальным потеплением может быть уже совсем поздно. Так или иначе, знание стало приобретать характеристики оперативности и своевременности, что 350 лет назад, когда создавались наши идеалы научной экспертизы, было немыслимо.
Знание в реальном времени
Начиная с 1975 года, когда послевоенный политический консенсус начал уходить, идеи свободного рынка, популяризованные Хайеком, привлекли внимание популярных политиков. К тому времени попытки управлять национальными экономиками, исходя из кейнсианства, уже несколько лет перестали давать результат. Связано это было как с технологическими и политическими проблемами, так и непредвиденными событиями вроде внезапного скачка цен на нефть осенью 1973 года. В том же году были упразднены фиксированные курсы валют, а следом и контроль движения денежных знаков через границы. Как итог, ценность денег стали определять международные рынки, а не политики. Контрреволюция против амбиций деятелей публичного экономического планирования шла вовсю, а идеи Мизеса, Хайека и Фридмана стали резко набирать популярность. К началу 1980-х годов социальные опросы впервые показали, что американцы доверяют бизнесу больше, чем правительству. Победы Рэйгана и Тэтчер, обещавших возродить престиж предпринимательства и свободного рынка, были знаком того, что появилась новая интеллектуальная традиция.
Однако было бы ошибкой предполагать, что данный сдвиг включал в себя замену политических механизмов один к одному. Имело место не просто замещение старой идеологии новой. Происходило нечто еще более фундаментальное, в соответствии с долгосрочным видением Мизеса и Хайека. Когда экономисты Австралии приводили аргументы в пользу свободного рынка, то никогда не касались прироста благосостояния или качества продукции, даже если они сами в это верили. Более судьбоносным и вызывающим беспокойство утверждением было то, что так снизили потребность в публичной, централизованной экспертизе как таковой. Можно пойти дальше и сказать, что тем самым снизили потребность в истине. С того времени, как Мизес в 1920 году написал свой памфлет об экономическом расчете, развился идеал, согласно которому рынки при условии относительного невмешательства со стороны правительства могли бы стать организующим принципом для в ином случае беспорядочного, недальновидного, просто недалекого общества. Пока есть возможность мирным путем координировать людей в реальном времени, нужны ли вообще эксперты и их факты?
По этому поводу Хайек рассуждал в своем труде «Дорога к рабству». Даже если бы общество стало опираться на узкие практические знания предпринимателей и потребителей, отказалось от теорий и фактов, предоставляемых работающими на государство «интеллектуалами», остался бы вопрос, кто же будет координировать большие массы населения? Если бы люди не признавали научный консенсус или истину, что тогда будет обеспечивать их мирное взаимодействие? Тот вопрос занимал Томаса Гоббса в далеких 1640-х. Но там, где он отдавал эту роль законам суверена, который заставлял бы людей держать свои обещания под страхом насилия, Хайек возлагал надежды на рынок, поддерживаемый государством в части защиты частной собственности.
В глазах Хайека гениальность рынков заключается в том, как мало они требуют от людей, собственно, знать или понимать. Чтобы работал рынок безалкогольных напитков, нет необходимости в человеке, который понимал бы систему в целом. Не нужно «экономистов по напиткам». Необходимо лишь, чтобы люди, при желании, приобретали напитки, а производители и ретейлеры стремились получить прибыль. Цены сделают все остальное. Если эксперты действительно хотят быть нейтральными, им следует не пытаться понять, что происходит, а просто сосредоточиться на создании условий для конкурентной среды.
Таким образом, рынок является институтом эпохи «постправды», который избавляет нас от необходимости взирать на него объективно. Будет даже лучше, если мы станем игнорировать факты о системе в целом и будем уделять внимание лишь той части, что нас касается. С точки зрения Хайека, рынок делает то, чем отказываются заниматься интеллектуальные элиты, а именно – учитывает чувства, инстинкты и точки зрения обычных людей. Покуда эксперты или политики не вмешиваются, рынки имеют свойства антиинтеллектуального популизма. И это хорошо.
Исходя из этих рассуждений, рынок – это своего рода механизм массового отслеживания, чья задача определять настроения и изменения в обществе. Как если бы непрерывно шло голосование или опрос, только с преимуществом того, что он всегда дает результат в реальном времени и отражает текущее положение вещей. Когда что-то происходит, например стихийное бедствие или объявляют о принятии нового закона, можно сразу же посмотреть на реакцию рынков. Слухи о надвигающемся дефиците или изменениях правил могут вызывать у них мгновенную реакцию. В роли механизмов оперативного отслеживания рынки действуют не столько как средство получения фактов, сколько как индикатор наших чувств. Именно на этом моменте вера в рынок пересекается с популизмом и национализмом, коль скоро ее последователи воспринимают политику не более чем как координацию общественных масс через общие чувства. Этими чувствами эксперты вытесняются из поля зрения публики.
