Последним событием моего пребывания в Хенсфилде оказалось посещение местных собачьих бегов. Во вторую пятницу каждого месяца Стьюи осматривал там собак-участниц.
Снаружи хенсфилдский стадион особого впечатления не производил. Он был встроен в естественную ложбину между закопченными склонами двух холмов и окружен покосившимся забором.
Вечер выдался прохладный. Подъезжая ко входу, я внимал жестяным звукам, льющимся из громкоговорителей: Джордж Формби распевал «Когда я мою окна», бренча на своем знаменитом укулеле.
Стадионы, специализирующиеся на собачьих бегах, бывают самые разные. Студентом я сопровождал ветеринаров, которые приглашались Национальным клубом собачьих бегов, чем мой личный опыт исчерпывался. Это же был нелицензированный «подпольный» стадион, совершенно непохожий на те, где мне доводилось бывать. Нет, конечно, есть немало подпольных стадионов, пользующихся заслуженно высокой репутацией, но этот выглядел каким-то жалким и двусмысленным. Именно таким, какой будет пользоваться услугами Стьюи, подумал я кисло.
Сначала мне полагалось явиться в кабинет управляющего. Мистер Кокер был обладателем пары жестких глазок и лоснящегося костюма в полосочку. Он небрежно кивнул и подверг меня пристальному осмотру.
– Ваши обязанности тут – чистейшая формальность, – сказал он, морща физиономию в подобии улыбки. – Ничего затруднительного.
Мне показалось, что он оценивал меня с тихим удовлетворением; оглядывал с головы до ног, учитывая мятый пиджак и брючки без складки, смаковал мою очевидную молодость и неопытность. Не отключая улыбки, он раздавил окурок сигары в пепельнице.
– Ну, надеюсь, вы проведете приятный вечерок!
– Благодарю вас, – сказал я и ушел.
Я познакомился с судьей, стартером и другими официальными лицами, а потом направился к длинному бару со стеклянной стеной, сквозь которую можно было наблюдать бегущих собак. Внезапно я всей кожей ощутил, что попал в совершенно чуждую мне среду. Бар быстро заполнялся, и физиономии вокруг совсем не походили на честные простые лица обитателей Дарроуби и его окрестностей. Довольно заметный процент зрителей составляли толстяки в верблюжьих костюмах с крашеными блондинками под ручку. Подозрительные типчики с шарящими глазами изучали списки собак-участниц и внимательно следили за бегущими цифрами на табло тотализатора.
Я взглянул на свои часы. Пора было осмотреть собак перед первым забегом. «Когда я мыл окна», – вопил Джордж Формби, пока я, огибая беговую дорожку, шел к мощеной площадке за сеткой, откуда собак выпускали на старт. По ее периметру повели пятерых грейхаундов, а я, стоя в центре, минуты две следил за ними. Потом остановил их и начал осматривать каждую: сначала глаза и пасть – нет ли слюнотечения, а затем ощупывал живот. Все они производили впечатление бодрых и во всех отношениях нормальных, кроме четвертого номера, живот которого был туговат. В день бегов грейхаундов полагается немного покормить утром, а потом до конца бегов ничего им не давать, и я повернулся к человеку, который держал поводок.
– Собака что-нибудь ела в течение последних двух часов? – спросил я.
– Нет, – ответил он. – После утренней кормежки – ничего.
Снова ощупывая живот номера четвертого, я заметил, что некоторые из зрителей, собравшихся у сетки, следят за мной с каким-то непонятным вниманием. Но решил, что у меня разыгрывается воображение, и занялся следующей собакой.
Номер четвертый котировался вторым после фаворита, но с первой же секунды начал отставать и пришел последним. Из темноты по ту сторону дорожки донесся взрыв негодующих воплей. Кое-что мне удалось разобрать. В том числе и призыв: «Протри зенки, ветеринаришка!» Тут я увидел, что в длинном, ярко освещенном баре люди поглядывают на меня и подталкивают соседей локтями.
Во мне поднялась ярость. Может, кое-какие джентльмены тут решили нагреть руки на отсутствии Стьюи! И конечно, я им показался безмозглым идиотом.
Перед следующим забегом меня на площадке со всех сторон встретили приятельские кивки и ухмылки. Атмосфера сильно отдавала дружеским благодушием. Я начал осмотр, и все было прекрасно, пока не наступил черед номера пятого. На этот раз ошибки быть не могло. Тугой живот еле прогибался под моими пальцами, а когда я нажал посильнее, собака слегка срыгнула.
– Эту собаку придется с забега снять, – сказал я. – У нее полон желудок.
Владелец стоял, переговариваясь со служителем.
– Это откуда же? – крикнул он. – Его с утра не кормили!
Я выпрямился и поглядел ему прямо в глаза, но он их тут же отвел. Мне были известны кое-какие приемы: пара фунтов вырезки перед забегом или миска измельченных сухарей с двумя пинтами молока. За очень короткое время сухари в желудке восхитительно увеличивались в объеме.
– Хотите, чтобы я вызвал у него рвоту? – Я сделал шаг к выходу. – У меня в машине есть немного кальцинированной соды, и мы очень скоро все выясним.
Но он предостерегающе поднял ладонь.
– Еще чего! Так я вам и позволю травить мою собаку! – И, метнув на меня злобный взгляд, он угрюмо поплелся прочь.
Не успел я вернуться в бар, как громкоговорители объявили: «Ветеринара просят зайти к управляющему!»
Мистер Кокер повернул голову и окинул меня свирепым взглядом сквозь клубы табачного дыма.
– Вы сняли собаку с забега?
– Совершенно верно. Мне очень жаль, но желудок у нее был полон.
– Какого черта!.. – Он ткнул в меня пальцем, однако тут же осекся и растянул губы в улыбке. – Послушайте, мистер Хэрриот, в подобных вопросах не следует быть слишком уж большим формалистом. Я не сомневаюсь, что вы свое дело знаете, но ведь ошибиться вы можете? – Он красноречиво взмахнул сигарой. – В конце-то концов, от ошибок никто не застрахован. Так, может, вы пересмотрите свое заключение? – Он растянул улыбку почти до ушей.
– Нет. Извините, мистер Кокер, но об этом не может быть и речи.
Наступила долгая пауза.
– Это ваше последнее слово?
– Да.
Улыбка исчезла, и он смерил меня грозным взглядом.
– Послушайте, – сказал он, – вы сорвали забег, а это серьезное дело. И повторений я не потерплю, поняли? – Он яростно растер кончик сигары в пепельнице и выпятил нижнюю челюсть. – А потому, надеюсь, ничего такого не повторится!
– Я тоже надеюсь, мистер Кокер, – сказал я, выходя.
Когда я в следующий раз направился на площадку, путь мне показался очень долгим. Уже совсем стемнело, и вокруг гудела невидимая толпа, кричали букмекеры, а Джордж Формби и его укулеле неистовствовали вовсю. «А ветер режет, как нож!» – взревел Джордж.
Теперь это был номер второй. Я ощутил напряжение в воздухе, когда нагнулся над ним, а живот оказался таким же тугим.
– Этот снимается, – сказал я, и, если не считать нескольких злобных взглядов, никто не заспорил.
