Я вскакиваю, и стул с грохотом падает на пол. Я забываю и о хозяйке, и о месье Амбуазе. Мысли мои сейчас не здесь, а там, во дворце!
47. Что случилось с королем?
Я сую в руку мальчишке мелкую монету и выхватываю у него газету. Но читать не могу – строчки сливаются, плывут перед глазами.
Если эта новость уже попала в газеты, то когда же это случилось? Ночью? Или даже вчера? И что с Рейнаром? Жив ли он?
Я бегу к карете, неприлично приподняв подол платья почти до колен. Но на это никто не обращает внимания. Площадь гудит.
– Во дворец! – коротко бросаю кучеру.
Я понимаю, что к королю сейчас вряд ли кого-то пускают, но мне нужно только знать, что он не пострадал.
Подъехать ко крыльцу дворца нам не удается – весь двор запружен каретами. Люди снуют по ступенькам вверх-вниз.
– Говорят, в его величество стреляли!
– Да нет же, его пытались отравить!
– А я слышала, не обошлось без колдовства!
Я, как и остальные, оставляю карточку в кабинете секретаря его величества. Там уже целая гора таких визиток.
Я осмеливаюсь только спросить, как здоровье короля. Но самого секретаря в кабинете нет, а стоящий с подносом слуга явно не уполномочен отвечать на такие вопросы.
Дворец, как и площадь, гудит как растревоженный улей. В коридорах стало больше охраны. Только где же она раньше была?
Меня останавливают у самого выхода.
– Ваша светлость! – секретарь короля спускается по лестнице, прыгая через ступеньку.
На нас смотрят, и он отводит меня в сторону и понижает голос:
– Ваша светлость, его величество желает вас видеть.
Сердце радостно трепещет. Он жив! Он хочет встретиться со мной!
Глупо, но до этого дня я и сама не понимала, что Рейнар стал таким важным для меня человеком. Не просто заданием, не просто исторической личностью, а мужчиной, к которому меня тянет со страшной силой.
И хотя я понимаю, что всё это не продлится долго, и между нами скоро будут целых два столетия, я уже не могу не поддаться этому чувству.
Я представляю, как будут усмехаться мне в спину досужие придворные, называя фавориткой и делая ставки, сколь долго я смогу удерживать внимание короля. Пускай сплетничают! Что мне до них? Часто ли у повзрослевших, выросших на диснеевских сказках девочек появляется возможность реализовать свои детские мечты?
Рейнар принимает меня в спальне, но сейчас это вызвано отнюдь не желанием увидеться со мной наедине, а состоянием его здоровья. Он лежит в кровати на высоких подушках, и лицо его такое же бледное, как их белый шелк.
– Я рад вас видеть, Элен. Жаль, что на сей раз мы встречаемся при таких обстоятельствах.
Я не осмеливаюсь подойти слишком близко к его постели.
– Я даже не знаю, что случилось, ваше величество.
– Прошу вас, Элен, называйте меня Рейнаром!
В комнате мы одни, и я охотно откликаюсь на эту просьбу:
– Что с вами случилось, Рейнар?
Наверно, если бы я родилась в восемнадцатом веке, обращение к королю по имени не далось бы мне так легко.
Он указывает мне на краешек кровати, и я послушно опускаюсь на мягкую перину.
– Меня пытались отравить, Элен! Если бы не Жуанвиль, меня уже не было бы в живых. Я знаю – вы с герцогом не питаете друг к другу симпатии, но вчера он оказал мне услугу, которую не забывают. Мы ужинали вдвоем и играли в шахматы. Он, как и я, – большой любитель этой игры. К столу было подано вино – я предпочитаю то, что производится в Бордо, герцог же любит лотарингское. Яд был в бутылке, что привезена из Аквитании, из Бордо. Я сделал всего пару глотков, и у меня закружилась голова. Я объяснил это усталостью. А вот его светлость сразу почувствовал неладное. Если бы он не остановил меня, я выпил бы весь бокал.
Он, как обычно, невозмутим – словно пересказывает сцену, в которой не участвовал сам.
– Но как такое могло случиться? – выдыхаю я. – Разве то, что вы едите и пьете, не должен прежде пробовать кто-то из слуг?
Он подтверждает:
– Да, именно так. Но их пробуют на кухне, а потом несут по длинным и часто темным коридорам. К тому же, Тодория – отнюдь не Франция, здесь у нас всё по-простому.
– Значит, в этом замешан кто-то из слуг? Их уже допросили?
– Да, – грустно отвечает Рейнар. – Но один из лакеев исчез. Наверно, когда поднялся шум, он успел сбежать из дворца. Его уже ищут. Но вы же понимаете, Элен, что он – всего лишь пешка в чьей-то игре. Он может и сам не знать того, кто за этим стоит.
Я не знаю, что ему сказать. Это слишком большая игра, в которой я ничем не смогу ему помочь – даже если буду играть на его стороне.
– Ну, вот, – еще больше огорчается он, – я вас расстроил. Да, Элен, быть королем – не всегда привилегия. Но не волнуйтесь – я не думаю, что попытку повторят в ближайшее время. А значит, мы должны действовать быстро и решительно.
Я не понимаю:
– Действовать? Вы говорите о поимке преступников?
– Не только об этом. Я говорю о том, что я должен подписать как можно более выгодный для нас договор с Францией раньше, чем действия моих врагов окажутся успешными. Если они достигнут цели, в Тодории начнется хаос, и французы получат нашу территорию безо всяких условий. Но довольно о политике, Элен! Я не хочу, чтобы вы забивали такими мыслями свою прекрасную голову. Я хотел бы говорить с вами совсем о другом. Но сейчас я слишком слаб, чтобы сделать то, что мне хочется больше всего. А потом, возможно, вы уже не захотите меня слушать.
Я смотрю на него с изумлением.
– Не понимаю, о чём вы говорите, ваше величество.
– Рейнар! – мягко напоминает он. – И, боюсь, скоро вам уже не нужно будет называть меня величеством. Вот только после того, как я перестану быть королем, захотите ли вы видеть меня, Элен? Что я тогда смогу предложить вам? Только свою любовь и свое сумасшествие.
Он произносит слово «любовь» так обыденно, что мне кажется – я ослышалась. Он никогда даже не намекал на свои чувства. Да и есть ли они у него на самом деле?
