Уже позже — много-много позже — он узнал от Высоцкой, что Ксения Андреевна хлопотала об опекунстве над ним, но ей отказали в силу возраста. Она подозревала, что так будет, поэтому даже не стала ничего говорить Пашке заранее, чтобы не обнадёживать его понапрасну. Гражданский кодекс не ограничивал предельный возраст опекунов, но тем, кому перевалило за шестьдесят, на практике как правило отказывали “в целях защиты интересов детей”.
— Вы не сможете в полной мере обеспечить ребёнку все его потребности и нужды, — сказали Хрусталёвой. — В ваши годы ухудшается память, снижаются умственные и физические показатели, а опека над детьми требует немалой активности.
— Я выгляжу выжившей из ума немощной старухой? — скептически поинтересовалась пожилая балерина.
— Пока нет, но… в силу возраста, уж извините, вы в любой момент можете ею стать. Если с вами что-то случится, это будет сильной психологической травмой для ребенка. Ему придётся снова привыкать к новым людям, новому укладу жизни. Вот если бы вы были ему близкой родственницей, например бабушкой…
— Ну и чёрт с вами, — сказала Хрусталёва, поднимаясь со стула и давая понять, что беседа окончена. — Видеться с мальчишкой вы всё равно мне не запретите, а уж я постараюсь сделать всё, чтобы он не чувствовал себя обделённым.
Директриса детского дома не возражала против визитов Пашки к Ксении Андреевне — это помимо занятий в балетном кружке, разумеется. Не менее трёх раз в неделю Хрусталёва приводила Пашку к себе в гости, кормила обедом или ужином, а затем они вели долгие интересные беседы. В основном, конечно, об истории мирового балета.
— Чем отличается современный балет от классического? — спрашивала она его. Пашка изо всех сил напрягал извилины, чтобы не ударить в грязь лицом.
— Современный танцуют под современную музыку? — нерешительно предполагал он.
— Необязательно, — говорила Хрусталёва. — Есть, к примеру, такой знаменитый английский хореограф Мэтью Борн… В своём творчестве он часто обращается к классическим спектаклям и сюжетам, придавая им новую, оригинальную трактовку. Так, он поставил собственную версию балета “Лебединое озеро”, где передал партии лебедей танцовщикам-мужчинам…
Пашка, не удержавшись, фыркнул. Должно быть, это было забавно и интересно…
— Тебе смешно? — горько вздохнула балерина. — А мне вот грустно от подобных экспериментов.
— Так чем отличается? — напомнил Пашка.
— Классика допускает использование только определённых фигур и движений, в то время как современному, прости господи, балету не чужда свободная интерпретация и новое прочтение известных произведений… — Хрусталёва и не думала скрывать своего пренебрежительного отношения к новомодным веяниям. — Нынешняя культура тяготеет к ремейкам, стремится приблизить классический балет к зрителю, сделать его более понятным… для идиотов. Всё подчинено культу новизны, поэтому каждая свежая постановка оригинальнее и необычнее предыдущей, этакая гонка — кто кого переплюнет, кто круче извратится…
Несмотря на то, что Хрусталёва тяготела к классике, сам Пашка часто ловил себя на мысли, что ему в принципе интересно попробовать в танце всё. Однако он помалкивал, чтобы не расстраивать балерину.
— Классический танец в балете не терпит отклонений от шаблона, — внушала ему Ксения Андреевна. — Здесь всё должно быть безупречно отработано и представлено. В чём задача балета?
Пашка пожимал плечами.
— В воспевании мастерства танцора, — наставительно произносила она, — в красоте хореографии и артистизме исполнителя. Имеет значение всё, не только язык тела. Мимика, актёрское мастерство… запомни, мальчик мой: ты не танцор, ты — артист! Когда ты выходишь на сцену, у тебя душа должна рваться от чувств и эмоций. Вот когда ты поступишь в академию…
Она не говорила “если”, она говорила “когда”, и эта железобетонная уверенность, звучавшая в её голосе, вдохновляла и Пашку. Он уже сам взахлёб мечтал поехать Москву и учиться балету, в который с каждым днём влюблялся всё больше и больше. Он лелеял эту мечту, но одно омрачало радостный трепет его ожидания: чувство вины. Пашка скрывал от Милки свои планы относительно поступления в академию в будущем году, потому что совершенно не мог предугадать, как она отреагирует.
У него снова появилась от неё тайна, и опять эта тайна была связана с балетом…
=41
Пашка точно знал, что у самой Милки нет и не было от него никаких секретов.
Он был единственным, кому она призналась, что влюбилась — первой, наивной и смешной детской влюблённостью. Объектом её обожания стал семиклассник Димка Ненашев, который, разумеется, не обращал на мелюзгу вроде Милы никакого внимания.
Особой притягательностью в глазах девчонки Ненашев обладал ещё и потому, что его собирались усыновить: он вот-вот должен был покинуть детдом, и это делало его “избранным” в глазах остальных. Счастливчиком, у которого совсем скоро появится свой собственный, настоящий, уютный и тёплый дом. У него будут родители, новая жизнь, новая школа и новые друзья…
Димка посматривал на всех остающихся свысока, как король — на чернь. Время от времени супружеская пара, которая в самом ближайшем будущем должна была стать его семьёй, приезжала за ним и забирала на целый день или даже на все выходные. Ненашев заметно выделялся среди остальных детдомовцев: модная и дорогая одежда, стильная причёска — мелированная чёлка спадала по косой, прикрывая подростковый прыщавый лоб… У него всегда были припрятаны шоколадки, чипсы, баночки с колой или спрайтом, и малышня из дошколят охотно выполняла мелкие Димкины поручения и оказывала ему разного рода услуги за эти нехитрые, но такие заманчивые вкусняхи. Сложное чувство восхищения, смешанное с завистью, не давало Милке спокойно спать, и ночами, тайком пробравшись в комнату мальчиков, она снова и снова шёпотом изливала Пашке душу, а он послушно поддакивал и мычал что-то в ответ, периодически проваливаясь в дремоту.
В тот день, когда Димку забирали навсегда, проводить его во двор высыпал чуть ли не весь детский дом в полном составе. Ребята крутились возле машины усыновителей, робко и заискивающе заговаривали с ними, желали Димке удачи на новом месте и брали с него бесконечные обещания не забывать их, а тот лишь лениво кивал, втайне раздуваясь от гордости и осознания собственного величия. Он прекрасно понимал, что сейчас оказаться на его месте мечтают буквально все.
Милка не пошла провожать Ненашева вместе с остальными. Она стояла у окна в спальне девочек, наблюдая за этой суетой, и изо всех сил стискивала зубы, чтобы не разреветься от досады. Пашка подошёл к ней, неслышно встал рядом — плечом к плечу, нашёл её ладонь и крепко сжал тоненькие пальцы.
— Да ладно тебе, — буркнул он успокаивающим тоном. — Свет клином не сошёлся на твоём Ненашеве.
— Я тоже хочу, чтобы меня забрали в семью, — сказала вдруг Милка. — Только не в какую попало, а в богатую. Чтобы у меня были самые крутые вещи, и мобильник, и Барби, и… чтобы я могла в любой момент заказать себе пиццу на дом. Обожаю пиццу! И чтобы мои приёмные мама и папа очень меня любили. По-настоящему любили!
