Супрема между тем продолжала бить в одну точку и добилась того, что в январе 1815 года трибуналам были переданы сборы с конфискованных в пользу государства земель. Правда, вскоре она стала жаловаться, что это распоряжение не исполняется и инквизиции по-прежнему не хватает средств для удовлетворения самых насущных потребностей. 3 июля 1815 года Супрема заявила, что не в состоянии платить находящейся при ней прислуге и оплачивать официальную корреспонденцию; на это, впрочем, министерство финансов ответило, что, согласно особому эдикту от 1799 года, Супрема уже пользуется льготами при отправке почты, и переписка, например, великого инквизитора давно уже не облагается никаким сбором.
Восстановленная инквизиция не отличалась на первых порах большой строгостью, и дело тут не только в том, что она была слишком обескровлена. Причина, быть может, состояла и в том, что светская власть в лице короля и его министров в каком-то смысле сама действовала как инквизиция — она с удивительной энергией искореняла политическую ересь, и инквизиции оставалось лишь с удовлетворением наблюдать происходящее и собираться с силами. Первые дела против виновных в еретических высказываниях были возбуждены трибуналами в октябре 1814 года: в Севилье привлекли подполковника Кастилью, в Сарагосе — священника Пингадо, в Валенсии — монаха Вальтеа, в Мурсии — генерала де Сайаса, в Мадриде к ответу был призван даже представитель высшей знати герцог Сотомайор. Но все они, можно сказать, отделались легким испугом. Высмеянная, оплеванная во время господства Наполеона и кортесов инквизиция начинала свою вторую жизнь неуверенно, часто никак не соответствуя своей страшной славе. Так, Супрема, получив известие, что в Лиме англичанин Джон Робинсон проповедует еретические идеи, советует лимскому трибуналу провести с ним профилактическую беседу и обратиться с просьбой к перуанскому вицекоролю, чтобы он усовестил болтливого англичанина. Разумеется, в прежние времена Супрема давала бы совершенно иные указания, и Робинсон в лучшем для себя случае отделался бы конфискацией имущества и изгнанием.
Чтобы придать инквизиции больший вес, Фердинанд в начале 1815 года лично явился на заседание Супремы и выразил удовлетворение в отношении ее деятельности. Супрема, в свою очередь, известила об этом трибуналы, заявив, что королевская милость должна послужить сигналом к их более решительным действиям. И действительно, в 1815 году активность инквизиции заметно усилилась, причем дела были достаточно разнообразны. На Канарских островах подверглись преследованию три Канарских поэта, воспевших в стихах эдикт кортесов об отмене инквизиции. В Мадриде перед трибуналом предстал генерал Кастрильо за приказ войскам повиноваться кортесам. Толедский трибунал разбирал дела офицера Мануэла Лопеса и писателя Мануэла Садаманги, обвиненных в богохульстве; им же Маргарита Борха и Андреа Торес были привлечены к ответственности за колдовство, профессор Альфонсо — за чтение запрещенных книг, священник Бустаменте — за соблазнение женщин во время исповеди и т. д. Немало дел было связано с принадлежностью обвиняемых к масонским ложам; впрочем, за это нередко преследовались лица, никогда не бывшие масонами, но которые явно или тайно отказывались признавать власть реставрированного короля. По сути, все собрания, носившие революционный либо даже умеренно-конституционный характер, связывались с масонами и жестоко преследовались правительством Фердинанда, от которого инквизиция по мере сил старалась не отставать.
Мы уже говорили, что в 1814 году папа Пий VII резко выступил против масонов, требуя для них самых тяжелых наказаний. Во исполнение этого требования инквизиция издала 2 января 1815 года эдикт, предоставивший масонам определенный срок, в течение которого они могли безнаказанно покаяться в грехах. Строгость правительства по отношению к масонам освобождала инквизиционные трибуналы от чрезмерных усилий по их выявлению: часто инквизиторы вступали в дело уже после того, как светская власть обнаружила преступника и даже по-своему наказала его. Тем не менее именно им удалось в начале 1817 года арестовать в Мурсии Галена, одного из руководителей испанских масонов. Находясь в инквизиционной тюрьме, он заявил, что скажет правду одному лишь королю, и был отправлен в Мадрид. Фердинанд лично допросил его, и это некоторым образом повлияло на короля, который уменьшил надзор светской власти над масонами и тем самым предоставил в их отношении большую свободу инквизиции.
Казалось бы, инквизиция находится на пути к возрождению своего былого могущества, но беда пришла откуда не ждали. В 1819 году правительство собралось отправить в Америку экспедиционный корпус для подавления волнений в колониях. Местом отправления назначили провинцию Кадис, куда стали со всей Испании стекаться солдаты и офицеры. Праздные вояки, голодные и не экипированные должным образом, без дела слонялись по городу и все как один были охвачены чувством ненависти к правительству, которое никак о них не позаботилось. Предстоящий поход за океан в этом войске не пользовался популярностью; мало того, среди солдат ходили слухи о свирепых колонистах, с которыми им вскоре предстояло столкнуться, и заокеанской природе, которая во множестве порождает опасные болезни. Сюда же, точно искры в порох, попадали известия из полков, расставленных в глубине страны, о том, как желтая лихорадка сотнями валит солдат, а народ, боясь заразы, гонит их от своих дверей, и купцы отказываются продавать им хлеб.
Офицеры, почти все сторонники конституции 1812 года, умело разжигали их недовольство, надеясь использовать его в своих целях. Душой офицерского заговора стал полковник Рафаэль Риего-и-Нуньес, прославившийся во время войны за независимость. 1 января 1820 года он торжественно объявил о своей верности конституции и двинулся со своим батальоном в Аркос, где помещался штаб экспедиционного корпуса во главе с его командиром графом Кальдероном. 2 января Кальдерон и его ближайшие советники были арестованы, а Риего, к которому присоединилось уже четыре батальона, двинулся дальше через города Андалусии, надеясь поднять восстание против короля, но местное население не поддержало его.
Казалось, дело восставших было потеряно. Но то, что не удалось в Андалусии, нашло живой отклик в Галисии, где 21 февраля в Ла-Корунье полковники Асеведа и Эспиносо также провозгласили приверженность конституции и арестовали губернатора провинции генерала Венегаса. К Ла-Корунье немедленно примкнули прочие галисийские города, затем революция перешла в Астурию, и в Сарагосе образовалась хунта Арагонского королевства, председателем которой был генерал-капитан Ласан. Вскоре к движению примкнули Оканья, Барселона, остров Майорка, Герона, Тарагона и некоторые другие города. В Барселоне и на Майорке прошли враждебные инквизиции манифестации: толпы врывались в здания трибуналов, уничтожали документы инквизиции, ломали орудия пыток и выпускали из тюрем узников.
Когда королевский двор понял масштаб мятежа, он пришел в ужас. 2 марта Фердинанд создал под председательством своего брата Дона Карлоса особую хунту с чрезвычайными полномочиями, которая должна была восстановить порядок в стране. Но спустя несколько дней ему стало ясно, что удержаться на троне он сможет, лишь пойдя на значительные уступки, и 6 марта был опубликован эдикт, коим немедленно созывались кортесы на старых началах. Однако эта мера оказалась запоздавшей, поскольку началось брожение в мадридском гарнизоне и появились сведения, что некоторые высшие военные готовы присоединиться к мятежникам. Тогда король сделал последний из возможных ходов: 7 марта он известил министров, что, в согласии с волей народа, решил принести присягу в верности конституции. Это немного остудило страсти, но, так как король не спешил исполнить обещанное, 9 марта народ устроил демонстрации на дворцовой площади, которая закончилась предъявлением королю петиции. Кроме произнесения королем присяги, народ требовал организовать мадридский муниципалитет в том виде, в каком он существовал после принятия конституции 1812 года; назначить до созыва кортесов временную хунту; отменить инквизицию. Но еще до ответа короля толпа бросилась к зданию мадридского инквизиционного трибунала, сожгла все его документы и архивы и выпустила на свободу находившихся в тюрьме трех человек, обвинявшихся в политических преступлениях. Вечером этого же дня появились эдикты Фердинанда об удовлетворении желаний народа. Отмена инквизиции была сформулирована следующим образом:
