Из этой ловушки не выбраться. Никогда.
Он медленно стягивает с меня белоснежный наряд, оголяет желанную плоть, растягивая удовольствие, продлевая пытку. Действует не спеша, никуда не торопится. Разительно изменяет прежнюю тактику.
— Какая же ты мокрая, — замечает хрипло. — Мокрющая.
Содрогаюсь, когда здоровенный вздыбленный орган прижимается ко мне без всяких преград. Грани уничтожены. Разрушены целиком и полностью.
— Что такое? — сквозь утробное рычание зверя пробивается насмешка. — Боишься?
— Нет, — чистая ложь.
Утыкаюсь лбом в матрас.
А может, это правда? Я не боюсь его. Страшусь саму себя. Страшусь своих абсолютно ненормальных чувств. Сгораю от стыда за собственную аморальность.
Я должна ненавидеть этого мужчину. Обязана. Должна желать ему смерти в мучениях. Ведь он надругался надо мной как только мог. Изнасиловал. Не раз. Принудил к сексу, жестокому и унизительному. Взял на глазах у других людей. Вырезал на мне метку.
Тогда почему…
Господи. Я не чувствую никакой ненависти. Нет ни гнева, ни ярости. Презрения тоже нет. Отвращения. Брезгливости. Даже тени гадливости не замечаю.
Я хочу его член внутри.
Сейчас. Прошу. Пожалуйста.
Пусть он возьмет меня. Пусть…
— Блядь, — резко бросает Марат. — Сука. Я от тебя дурею.
Крупные ладони опускаются на ягодицы, мнут до синяков, принуждают дернуться, невольно начать вырываться. Поясницу обжигает новая волна саднящей боли.
Вот только он меня пока не тронул. Толком. Не успел.
Но это же начало. Разогрев.
Что его так взбесило?
Отстраняется. Выдерживает короткую паузу. А после обдает горячим дыханием нижнюю часть спины. Касается меня языком там, где вырезано рабское клеймо. Обводит каждый контур позорного шрама.
Марат пробует меня. Мою кровь. Собирает губами соль с моих ран. Запечатлевает страстный поцелуй на разгоряченной коже. Погружает в раскаленный металл.
Я не могу унять трепет. Никак. Не владею собой.
Эта странная, чувственная и порочная ласка порабощает разум, подчиняет плоть, отдает во власть хозяину резко и сразу. Безоговорочно.
Я дышу. С огромным трудом. И впечатление, будто по легким течет расплавленная сталь, пропитывает клетки, парализует, лишая воли.
Невинное прикосновение. Вроде бы. Но… Как это грязно. Безумно. Отвязно. Одуряюще. Отравляюще. Как это действует на меня, отбирает остатки гордости и ума.
Я практически отключаюсь, когда его язык прорисовывает следы, оставленные прежде его ножом.
Глава 50
Она тянет на особо тяжкое преступление. Тянет на пожизненный срок. Жалею только об одном: почему раньше в свое логово не уволок.
Жертва. Которая стоит любых жертв. Крови. Мяса. Костей. Груды трупов стоит. И если понадобится, я перед ней выстелю дорогу из мертвых тел.
Невозможная. Непостижимая. Бесами созданная.
У меня не было проблем с бабами. Никогда. Потому что бабы не было. Постоянной. Такой, чтоб хотелось снова и снова на хер насаживать. Вдавливать в себя. Сжимать. Сминать. Трогать. По-всякому. Везде. Вбивать. Вгонять. Брать раз за разом.
Такого голода не чувствовал. Не замечал. Чтоб стояк на одну держался. Не спадал. Чтоб ко всем другим как отрезало. Не влекло. Никак. Вообще. Ровно.
И в мозгах это дерьмо. По кругу. Тошнотворное. Сопливое. Сладкое. И день, и ночь. Без перерыва. Не отпускает. Нарастает.
Как она там? Ей больно? Плохо? Страшно? Грустно?
Да наплевать. Поебать. На ее чувства. На здоровье. На страдания.
Кто она мне? Никто. Пустое место. Блядь. Шлюха. Я таких пачками трахал. Даже имена их были не интересны.
А тут вдруг залип. Влип по полной. Приклеился в ней. Вцепился в нее. Намертво.
Я думал, отпустит. Правда. Я не придавал этому значения. Пусть все и затягивалось. Я верил, пройдет. До последнего ждал. Болезнь уйдет.
Дебил. Почему сразу не понял? Не оценил?
Я перестал вникать в дела. Ничем не занимался. Все, что узнал на Мальте, отбросил подальше. Слушал доклады Монаха, но не слышал. Ни слова. Башка была этой девкой от и до забита. Запах ее повсюду чудился.
Какая на хрен работа? В голове только ее груди и бедра. Ее глаза. Гребаные омуты. Губы, обхватывающие мой хуй, заглатывающие под корень.
Я даже драть ее перестал. Взял паузу. Как алкоголик отверг бутылку. Как наркоман отказался от дозы.
Но толку?
Она как заноза. Ноет и ноет. Дурманит. Пьянит. Травма. Открытая рана. Сквозная.
Я не трахал ее в реале. Зато в мыслях натягивал до одури жестко. Ебал. Долго. Грязно. Развязно. Отрывался без тормозов. И остатки моего мозга до капли в яйца стекли.
— Пришел черед поделиться, — сказал отец. — Ты старший, однако твои братья тоже имеют право взыскать долг.
Я даже не сразу понял, о чем речь идет. Не отстрелил суть.
Делиться? Чем?
— Ближайший совет решит судьбу жертвы, — продолжил он. — Мы определим, как с ней поступить.
Дьявол. Я делился достаточно. Отступал. Жался в углу. Как щенок. Я упустил настоящего убийцу. Я не казнил того, кто этого заслуживал.
И теперь…
Она моя. Только я решаю ее судьбу. Какой на хрен совет? Нечего тут определять. Я свое никому не отдам.
— Первая жертва была разделена честным путем, — заявил отец. — Я вкусил ее всеми доступными способами и отдал родне. Каждый желающий мог забрать часть долга. Опробовать.
Кулаки сжались. Зубы заскрипели. Рефлекс.
Я не управлял собой. Не контролировал тело.
— Марат, — улыбнулся отец. — Надеюсь, ты понимаешь, жертва принадлежит всему нашему роду. Старший получает ее первым, но дальше следует момент торжества для всех.
— Я сам, — прорычал. — Решаю, когда будет этот момент.
— Разумнее отдать подобное решение совету.
— С чего вдруг?
— Ты проявляешь слишком много чувств.
Холодный тон отрезвил. Быстро. Резко.
Я не мог спорить. Выступать против. Я должен был принять то, что сказал отец.
Ха. Черта с два. Такой приказ не по мне и не для меня.
Но открыто бунтовать нельзя. Есть порядок. Есть закон.
Я запустил ложную информацию. Мол, пытаюсь провернуть подмену жертвы. Мелкая девчонка Стрелецких постоянно под ногами путалась, свои дурацкие предложения выдвигала, рвалась под нож. Грех было не воспользоваться. Хватило ее визита в дом да пары фраз, которые могли трактовать двояко. Я запутал их. Я не желал никого посвящать в свои планы. Я тянул время, грозя выдвинуть на рассмотрение совета вопрос по замене.
