Что он будет делать со мной? Потом. После оперы. Как себя поведет? Грубо. Жестко. Даже жестоко. Или вдруг нежность проявит?
Я не знаю, чего от него ожидать. Просчитывать, планировать, анализировать. Зачем? Бесполезно. Предугадать темные желания не выйдет.
Гремят аплодисменты.
Марат разрывает наш контакт, чтобы присоединиться к бурным овациям. Возможно, его хоть немного проняло происходящее на сцене. Во всяком случае, он наблюдал за этим действом гораздо внимательнее меня.
Тоже хлопаю в ладоши. По инерции.
Безумие, однако кажется, будто все вокруг могут увидеть мое клеймо. Позорную печать принадлежности. Каждый человек здесь понимает, кому я досталась в собственность.
Спину жжет. Но я улыбаюсь. Губами. Не рискую портить внешний вид недовольной миной. Лучше уж порадоваться напоказ. Тогда больше шансов вновь вдохнуть воздух свободы. Вырваться на волю опять.
Боже. А я вообще сумею сбежать? Его люди повсюду. Наблюдают, отслеживают шаг за шагом. Никто не позволит ускользнуть.
Должен быть выход. Должен. Иначе ведь не бывает. Из любого положения можно выбраться. Наверное.
Господи. Мои последние надежды тают.
А вдруг я просто не хочу убегать? Потому и варианты не замечаю. Пропускаю все шансы. Жду чего-то. Однако на самом деле, не желаю бороться.
Неужели я сдалась? Так быстро. Легко. Неужели это все? Вот так и закончу свои дни. В вечном плену. В заточении. Под грудой налитых железом мускулов. Под громадным членом, что вбивается до матки.
— В ресторан хочешь? — спрашивает Марат.
— Д-да, — отвечаю, запнувшись.
Совсем не тянет ужинать, но подобный поворот станет отсрочкой, только поэтому и соглашаюсь. Не желаю возвращаться обратно, туда, где все напоминает о моей новой доле.
Мы отправляемся в один из лучших ресторанов города. Оказываемся в закрытой вип-комнате для особенных гостей. Стол уже полностью сервирован. Официант настолько оперативно доставляет заказ, что складывается впечатление, будто сегодня это элитное заведение работает исключительно для нас. Другие клиенты не в счет.
Я ни в чем себе не отказываю. Закуски. Основное блюдо. Салат. Десерт. Кусок в горло не лезет, потому заталкиваю насильно.
И улыбаюсь. Не перестаю улыбаться. Это уже что-то ненормальное. Истерическое. Мне кажется, смахивает на нервный срыв.
Марат мрачнеет. С каждой прошедшей секундой.
— Ты недоволен? — выпаливаю, не выдержав напряжения.
— А ты довольна? — парирует отрывисто.
— Нет, — говорю, не думая.
Не могу лгать. Ему — не могу. Не удается, не получается. Никак. Правду от этого мужчины не утаить.
— И что с тобой делать? — сверлит взглядом.
Отпустить.
Я не озвучиваю это вслух. Но он и без того все отлично понимает. Истина находится на поверхности.
Марат поднимается, обходит стол, останавливается за моей спиной. Склоняется надо мной, накрывает мои плечи здоровенными ладонями. Его губительный жар испепеляет, четко ощущается через ткань платья.
— Твоя мать спокойна за тебя, — произносит на ухо.
— Я не…
— Она сама сказала, — обрывает.
— Откуда ты… — еле дышу.
— Узнал, — буквально припечатывает. — Нужна точная цитата? «Серьезный мужчина. Такой никогда не причинит моей девочке вреда». Вот ее ответ моему человеку после просмотра наших фотографий.
Он узнавал? Отыскал того человека, который поведал маме часть истории про долг, и уточнил у него детали. Зачем? Ради чего? Просто решил успокоить меня?
Наверное, стоит сказать «спасибо». Но я не способна выдавить даже такую банальную благодарность.
Моя мама не спокойна. Нет. Ни капли.
А я… я не девочка. Для него — не девочка. Шлюха. Сука. Самка. Потаскуха. Блядь, которую можно использовать по назначению в любое время суток.
Он уничтожит меня. Однажды. Навсегда.
— Мы же выйдем еще куда-нибудь? — спрашиваю сдавленно.
— Куда?
— Как сегодня, — судорожно выдыхаю. — В оперу. Или в кино. В следующем месяце будет интересная выставка, и, если ты не против…
— Я не против.
— Такое не запрещено? — сглатываю. — Вашими правилами.
— Это не должно тебя волновать.
Киваю.
А он распускает мои волосы. Выдергивает шпильки, распутывает тугой пучок, пропуская пряди между пальцами. Делает глубокий вдох.
— При мне волосы держи так, — заявляет хрипло.
— Хорошо, — бормочу я, вдруг подаюсь шальному порыву, прибавляю: — Хозяин.
— Что?
Марат вздергивает меня на ноги, разворачивает лицом к себе, вдавливая в мускулистое тело.
— Что ты сказала? — повторяет так, будто бьет кнутом, хлыстом полосует.
— Хорошо, хозяин, — слабо улыбаюсь. — А как еще должна обращаться рабыня к своему господину?
Его желваки напрягаются, резко проступают под гладкой смуглой кожей. Черты вмиг заостряются. Брови хмуро сходятся над переносицей.
Как же он красив. Дьявольски. Чертовски. Как бес. Как демон, вырвавшийся из самого сердца преисподней. Смотрю и точно впервые замечаю очевидную реальность. Будто глаза по-новому открываются.
Я всегда отмечала привлекательность Олега. Классическую и спокойную, признанную цивилизованным обществом. Идеальная внешность. Стандарт. Нечто, не требующее доказательств.
Марат другой. Во всем. Даже в этом.
Он красив дико и по-звериному. Как смертельно опасный хищник. Как жуткое и голодное до крови чудовище. Красив в жестокости. Красив в жажде.
Завораживает. Пленяет резко и сразу. Не дает возможности ускользнуть, вырваться, разорвать порочный круг.
У меня перехватывает дыхание.
— Рабыня должна давать, — холодно произносит палач. — Говорить ей незачем. Рот у нее, чтобы хер принимать.
Правда. Так и есть.
Смотрю на него. Молчу. Глупо спорить. Да и о чем? Никто и не пытался скрыть мое истинное предназначение.
— Но ты, — жестко притягивает меня, опаляет горячим дыханием. — Не рабыня.
— А кто? — еле губами двигаю.
— Моя, — звучит как приговор.
* * *
Когда мы оказываемся в спальне, Марат не включает свет. Запирает дверь, заключает меня в объятья. Раздевать и приступать к тому единственному, что ему требуется, не спешит.
Зверь отлично видит во тьме. И пока я теряюсь во мраке, он разглядывает добычу, как будто бы все происходит при ослепительном дневном солнце.
