Даже не будь она долгом, я бы ее забрал. Выкрал. И ебал бы со всех сторон. Никуда бы не отпустил. Никому бы не отдал. Заклеймил бы. Собой. Своим телом. Своим хером. Я бы ее на веки вечные пометил. Кровью. Спермой. Своей дикой жаждой.
Бесовское искушение. Жгучее. Отравляющее остатки мозгов.
Заканчиваю с документами. Пересматриваю все снова. Загоняю настоящие желания на дно. Стараюсь на делах сосредоточиться. Выходит дерьмово.
И потом вообще занавес. Секретарь докладывает о прибытии моего отца. Приходится принять гостя.
— Здравствуй, сын, — говорит он и располагается в кресле напротив, всем своим поведением давая намек на то, что разговор предстоит долгий. — Ходят слухи, ты с изгоем общаешься. Простил вора. Приблизил к себе. Откуда этот Татарин? От кого род ведет?
Знал бы отец, что я с покойным братом общаюсь. Давно. Редко. Но долгие годы. Хотя он знает. Догадывается. Точно. Просто не показывает.
— Мне наплевать, — отвечаю. — Он не нашей крови. Лично меня не предавал. По глупости работал против, но вовремя сделал правильные выводы, перешел на сторону победителя. Пусть прошлое останется в прошлом.
— Мы иначе бизнес ведем, — произносит холодно. — Лжец. Предатель. Вшивый пес без рода и племени вдруг назначен твоим поверенным. Ты считаешь, это разумный ход?
— Монах насвистел? — хмыкаю. — Или кто помельче?
— Я позволил тебе слишком много вольностей, — чеканит.
— И на то есть причина, — усмехаюсь.
— Посмотрим, — выдает коротко. — В последнее время ты слишком часто уступаешь эмоциям.
— Я никогда тебя не подводил, — заявляю прямо. — Этот раз не станет исключением. Если выложу план заранее. Во всех деталях. То какой тогда смысл его затевать?
— Ты должен узнать с кем работаешь, кто твою спину прикрывает, — продолжает отец. — И раз Татарин сам о своей семье не рассказывает, то пробей по нашим каналам.
Пробивал уже. Не раз и не два, причем по разным источникам. Везде глухо. Однако это последнее, что меня сейчас волнует. На решение основной проблемы подобный факт не повлияет.
— Я занимаюсь этим вопросом, — произношу вслух.
А потом смотрю в глаза отца. И будто в черноту проваливаюсь. Он говорит дальше. Спокойно. Размеренно. Отчитывает как в детстве. Точно к мальчишке обращается. Перестаю слушать. Глохну. Кровь по вискам ударяет. Разум мутит.
Он же не об этом сказать хочет. Совсем не об этом. Не беспокоит его Татарин. Доносы Монаха на меня. По бизнесу ко мне полное и безграничное доверие.
По бизнесу. Не по долгу.
Тогда к чему разговор? Всякая хренотень про величие рода Ахметовых. Про нашу ответственность перед другими кланами.
Клал я не эти кланы. На каждый в отдельности и на все вместе взятые. Сейчас. В эту минуту. Для чего весь замут? Напомнить про роль семьи. Про то, что общее важнее частного. Мордой ткнуть в главный косяк.
— Я разберусь, — чеканю, когда наступает черед рот раскрыть. — И проблему решу, и от своего не отступлю.
— Ты мой сын, — заключает мрачно. — Помни об этом.
Как тут забудешь.
Щенок. Только выбился в лидера. Все, что получил в свои руки, могу в любой момент потерять. Все абсолютно. Только не рабыню, на которой вырезано клеймо.
Отец будто мысли читает.
— Что с твоей рабыней? — раздается вопрос.
— Ничего, — отвечаю.
И понимаю — вот оно. Основная цель визита. Надо обуздать чувства. Ярость в узду взять. Гнев загнать поглубже. Язык отгрызть, но лишнего не выдать.
Единственная вспышка станет фатальной. Похороню нас одним махом. Угроблю. Потом ничего не спасет. Не будет пути отхода.
Я должен скрывать как сильно увяз. Как погряз в собственной жертве, как пропитался ее ядом.
— Ты выводишь девку на люди, — произносит с усмешкой. — В магазины пускаешь. По ресторанам и операм за собой таскаешь. Скачки устроил. Обучаешь.
— Я этого не скрываю, — пожимаю плечами, губы кривлю: — Разве есть запрет?
— Так не принято, — цедит сквозь зубы, позволяет истинным эмоция взять верх, выбраться наружу, избавляется от привычной маски. — Никто и никогда такого не делал. Шлюху надо держать взаперти. Нечего ею хвастаться.
— Ну, мир изменился, — бросаю небрежно. — Обычай-то древний. Раньше многое было иначе.
— Думаешь, ты вправе вековой обычай менять? — его голос обещает кару богов.
— Я могу брать ее, — отрезаю холодно. — Везде, где пожелаю. Пусть привыкает. Могу ебать ее и в магазине, и в ресторане. И в гребаной опере. Захочу прямо на своем жеребце эту бабу выдеру.
— Ты зарываешься, — обрывает.
— Я не вижу проблемы, — отмахиваюсь. — Зачем мы вообще обсуждаем мою подстилку? Ее задачи и без того понятны.
— Она наш долг.
Наш.
Холод. Раздирает до костей. Пробирает до печени. Глубже. Позвонки по одному выламывает, четко и методично.
Наш?!
Я готов врезать собственному отцу. Впервые. По-настоящему. Готов вогнать кулак в его челюсть. Бить. Бить. Бить. Чтоб не встал. Не оклемался.
Во мне пробуждается ярость. Дикая. Безудержная.
— Я забираю долг, — говорю ровно.
Я.
Черт раздери.
Ясно?!
Я.
И никто другой.
— Я так и не сумел научить тебя делиться, — произносит отец. — Тяжело самому все держать. Можно надорваться.
— Ничего, — хмыкаю. — Справлюсь.
— Ты глава семьи, — проводит черту. — У тебя нет другого выбора.
— Ладно, — поднимаюсь. — Мне пора на встречу ехать. Полагаю, мы все выяснили. Больше нечего обсуждать.
Неуважение. Неприкрытое.
Но мне нужно убираться из кабинета. Быстрее. Зверь внутри зубами лязгает. Цепь скрипит. Жалобно. Вот-вот порвется. И тогда нам не избежать бойни.
— Правда — нечего, — соглашается отец, а после вдруг улыбается и прибавляет: — Через неделю мы сыграем твою свадьбу.
Удар.
В затылок. Молотом. Железным. Еще и еще. Вбиваясь в череп. До мозга. Раскурочивая череп напрочь.
— Понимаю, срок не был четко оговорен, обычно подобная спешка попросту недопустима, однако возник серьезный повод поторопиться, — выдает невозмутимо. — Если помнишь, мы согласились на ряд важных условий. В том числе на то, что церемония должна состояться при отце невесты. Он обязательно должен присутствовать на свадьбе. Увы, болезнь, от которой бедняга страдает несколько лет, стремительно развивается. Врачи не дают ему больше пары недель. Лучше поспешить.
— Я должен менять свои планы, — не уверен, что задаю вопрос. — Из-за чужой хвори?
