А потом появился Марат.
* * *
Марат двигается внутри меня как отбойный молоток. Будто гвозди забивает. Прямо в задницу. Рвано, отрывисто, с оттяжкой. Долбит нутро, не ведая усталости.
Рычит. Яростно насаживает на раскаленный вертел. Выжигает внутренности. Раздирает громадным членом. Жестко. Бешено. Без жалости.
Волосатые яйца вбиваются в лоно. Мощно. Ритмично. Шлепают звучно и смачно. Точно помечают собственность.
Я понимаю, что ничего не знала о настоящей боли. Никогда. Не представляла, как легко и быстро можно погрузиться прямо в пекло.
Впадаю в ступор. Не удается закричать. Расплакаться тоже не выходит. Рефлексы перестают работать. Шок настолько силен, что тело цепенеет.
Я ничего не могу. Вообще. Ни дернуться, ни шевельнуться. Даже задрожать. Просто содрогнуться.
Это похоже на наркоз. С обратным эффектом. Чувства не притупляются. Обостряются до предела. Мое тело обращается в оголенный провод.
Марат говорит что-то, но я не слышу. Точнее — не понимаю. Не воспринимаю должным образом. Слова звучат достаточно громко и отчетливо, а смысл ускользает. Реальность растворяется в багрово-красном тумане, который густо застилает измученный разум.
Пытка длится целую вечность. Грань времени размывается. Контуры мира теряются. Железный крюк вгрызается вглубь, раздирает, выворачивает наизнанку. Окунаюсь в тягучую агонию, в дико пульсирующую бесконечность.
Неужели он никогда не закончит? Не насытится? Не изольет похоть?
Единственное, о чем мечтаю. Единственное, за что держусь.
Пожалуйста. Прошу. Прекрати.
Марат вдруг замирает. Врезается внутрь особенно грубо. Наваливается, вжимаясь мускулистым животом в мою напряженно изогнутую спину, сминает грудь.
Он кончает. Долго и бурно, обильно заливает истерзанную плоть спермой. Ощущение, точно в меня льется кислота. Расплавленный металл. Его семя буквально прожигает насквозь.
Вопль разрывает горло. Истошный. Протяжный. Пронзительный. Вырывается на волю, выламывая гортань.
Я все-таки могу кричать.
Но это едва ли спасает.
— Хочешь добавки? — Марат сдавливает ягодицы.
Лихорадочно мотаю головой.
Нет. Нет. Нет. Никогда. Не надо.
— Я накачаю тебя до отказа, — шепчет на ухо. — Я только начал.
Он покидает мое тело. Стягивает со своего огромного члена. И это ощущается как самая жесточайшая на свете экзекуция.
Глохну от собственных воплей. Захлебываюсь слезами. Задыхаюсь.
Такое чувство, будто кожу живьем сдирают. Выворачивают наизнанку. Рвут мясо кусками.
Я практически отключаюсь. Практически. Черт. Почему я не падаю в обморок? Почему не лишаюсь сознания?
Ухмыляющиеся губы прижимаются к моему затылку.
Шумный вдох. Утробное рычание.
А после выразительный шлепок ниже поясницы. Резкий. Четкий. Клеймящий. И тело сводит неудержимая дрожь, судорожный спазм выкручивает мышцы.
— Привыкай, — бросает хрипло. — Буду ебать только в зад.
Крупные ладони накрывают ягодицы, тискают и мнут, разводят в стороны. Боль не отпускает не на миг. Дикие вспышки ослепляют, вынуждают кричать.
Он не трахает меня. Сейчас. Пока что. Но каждое движение, даже малейшее, почти незначительное, низвергает в жерло вулкана, в кипучую бездну. Кошмар наяву.
Я пытаюсь проснуться. Очнуться. Все напрасно.
— Надо разработать тебя, — холодно продолжает Марат. — Чтоб дырка сразу под мой хуй раскрывалась. Нечего зажиматься.
Он плюет туда, где до сих пор до жути больно, где внутренности разодраны до крови, безжалостно вспороты громадным органом. Выражает абсолютное пренебрежение. К шлюхам относятся нежнее.
Отпускает, отталкивает. Позволяет безвольно сползти на пол, завалиться на бок, застыть в позе поверженной добычи. Поднимается и уходит.
Щелчок замка. Дверь открывается и закрывается.
Звук удаляющихся шагов.
Я не в силах сдвинуться с места. Наверное, нужно взять себя в руки, выкарабкаться, выползти. Но воли нет. Совсем. Не могу шевельнуться.
Я просто продолжаю вздрагивать. И слезы струятся по щекам безостановочным потоком, жгут кожу. Внутри печет. Везде. Мучительно.
Странное состояние. Морок застилает рассудок, опутывает липкой паутиной. Думать трудно. Невыносимо. Мысли обрываются, путаются в бесформенный ком.
Я вспоминаю похороны своего отца.
Аномально жаркий день. Куча чужих людей вокруг. Его коллеги по работе, приятели, друзья.
А я еле держусь на ногах. Потому что выпила как минимум пять рюмок водки. И намереваюсь выпить еще гораздо больше.
Так хочется ничего не чувствовать. Ни-че-го. Вообще. Никогда. Так хочется забыться, сбежать подальше от реальности.
Отец долго болел. Уходил страшно. Рак. Неоперабельный. Уже ничем нельзя было помочь. От него осталась тень, отблеск, не более. Но он улыбался до последнего.
— Я так рад, — сказал мне на прощание.
— Господи, папа… чему? — очень старалась не разрыдаться.
— Ты моя дочь, — сжал мою ладонь. — Ты сильная.
Если бы он увидел меня теперь. Здесь. Раздавленную. Растоптанную. Униженную. В слезах и в крови. Израненную. Поверженную.
Что бы он сказал?
Это просто царапина. Заживет. Удача благоволит смелым и дерзким. Хватит ныть и скулить. Выбирайся. Сражайся. Ищи выход.
Я не имею права сдаться.
Я поднимаюсь. На колени. Выше не выходит. Озираюсь по сторонам. Сталь мерцает в багровом пламени свечей.
Боже. Откуда тут столько крови?
Тошнота подкатывает к горлу. Рвотный позыв. Сглатываю. Очень стараюсь не обращать внимания на пол под собой. Не изучать, не рассматривать. Подползаю к ближайшей стене. Передвигаюсь с огромным трудом.
Застываю, превозмогаю себя, стараюсь принять боль как неотъемлемую часть организма. Еще рывок. Осталось совсем немного.
Ну, давай. Всего один шаг.
Хватаю первый попавшийся кинжал. Или нож? Плевать. Сжимаю и опять сползаю вниз, сворачиваюсь в клубок. Пытаюсь угомонить жуткие ощущения внутри.
Так. Придется встать. По-нормальному.
Не сразу. Потом. Чуть позже. Через пару секунд. Через минуту. После небольшой передышки. Надо восстановиться.
А может, проще порезать вены?
Смеюсь. Хохочу истерически.
Стоп. Соберись. Действуй.
Я устремляюсь в сторону двери, едва движусь, после приваливаюсь к стене. Перевожу дыхание. Поднимаюсь, будто впервые учусь ходить. Тело протестует, отказывается. Однако я не оставляю другого шанса.
