Я бы его убил. Прямо там. Без разбора. На месте пришиб. Раздавил бы его башку голыми руками. И ничто, никакая сила на свете меня бы не удержала. Даже приказ отца. Я бы загрыз этого урода. Зубами бы ему жилы выдрал. Перекусил. Разодрал.
Ха. Легкая смерть. Почти пощада. Милость. Такого он не заслужил.
— Скажи, Рустам, чем должен заплатить виновный? — спросил отец, когда видео подошло к завершению и экран телевизора почернел. — Чем должны платить те люди, которые даже не пробовали его остановить?
Мой брат давно не дрожал и не плакал. Молчал. Сидел смирно. Прямо. Точно как столб. Каменный. Был белее полотна.
— Скажи, чем взять такой долг? — продолжал отец. — Скажи, сын.
— Кровью, — еле шевельнул губами мальчишка.
* * *
Я никогда столько крови не видел.
Горячей. Кипучей. Родной.
Алой. Ослепляющей.
Я обнял Амину. Сгреб в кольцо рук. Осторожно и бережно. Целовал ее скрюченные пальцы. Я чувствовал дыхание. Биение сердца. Думал, что чувствую. Хотел отогреть. Изгнать холод.
Реальность сгорала. Таяла. Плавилась на глазах.
Моя сестра была мертва. Дольше суток. А я не замечал. Не осознавал. Отказывался принимать истину до последнего.
Я верил, что еще успею. Сумею спасти. Помочь.
Держал бездыханное тело. Качал как собственное дитя. Как ребенка. Как в детстве, когда она плакала. То ли разбудить надеялся, то ли убаюкать пытался.
Унять боль. Забрать на себя. Весь ужас. Все страдание. Отобрать. Выбрать до капли. В свою грудь вогнать.
Вот чего я желал.
Выл. Ревел. Землю жрал.
Я бы свою жизнь за нее отдал. Не раздумывая. Обменял.
Да только кому эта черная жизнь нужна. Дьявол же чистое жаждет. Невинное. Непорочное. Гнилое мясо ему не подходит.
Парни уже подъехали, но в стороне держались. Никто из моих людей приблизиться не рисковал. Не окликал. Не отвлекал. Каждый понимал: раненного зверя трогать нельзя. Зашибу любого. Не замечу. Забью.
Я же бешеный был. Едва соображал что к чему. Границы потерял. Ничего толком не различал. Ясность потом пришла.
Ясность и ярость. Дикая. Шальная. Неутолимая. Такая, что аж кости мои ломала и жилы до предела натягивала.
* * *
Антон Стрелецкий. Тридцать два года. Безработный.
Черное пятно на репутации благополучной семьи. Вылетел из трех университетов, прогулял свою часть наследства, раскручивал на деньги брата и многочисленных любовниц. Патологический лжец. Убийца. Психопат.
Он пользовался успехом у женщин. Умел войти в доверие. Расположить. Очаровать. Глядя на его смазливую рожу, было трудно догадаться о том, что в свободное время ублюдок пытал девушек до смерти, а потом закапывал их на заднем дворе.
Тридцать семь могил. Тридцать семь видеокассет.
Амина стала тридцать восьмой.
Он наглел. Подошел поговорить со мной. Знал чей я брат. Кайфовал от этой беседы, упивался моим отчаянием и бессилием. Щекотал себе нервы.
Если бы я сразу схватил его, подчинился рефлексу, не дожидаясь доказательств, если бы прямо тогда сдавил горло, вжал бы урода в стену, выбил признание…
Амину бы это не спасло. Она уже была в гробу. В земле. Провела там всю ночь. Смерть наступила от удушья.
Моя сестра хотела жить. Боролась. Сражалась до последнего. Царапала крышку. Рвалась на волю.
Гад не дал ей ни шанса.
Я просмотрел запись первым. В одиночестве. Я не хотел делиться этим. Ни с кем. Я должен был увидеть сам. Понять, что ей пришлось вытерпеть. Как. Она ведь тоже оказалась одна. Тогда.
Я заперся в кабинете. Включил видео.
Я никогда прежде такого не видел. Ни на войне. Ни в бандитских разборках. Чтоб так медленно и методично истязали. Не ради мести. Не в устрашение. Не ради получения информации. Для удовольствия. Искреннего. Извращенного. Больного.
Еще и с такими разговорами.
Ох, он обожал говорить. Наслаждался звуком собственного голоса. Его грязный рот служил отдельным пыточным инструментом.
— Моя темная принцесса, — шептал ей на ухо.
Камера снимала крупный план.
— Венец моего творения, — широко улыбался.
И брал скальпель.
— Лучший среди моих экспонатов, — продолжал издеваться. — Твой брат высоко бы оценил подобный труд. Залюбовался. Даже вмешиваться бы не стал.
И совершал очередной надрез.
Он делал ей уколы. Постоянно. Накачивал препаратами. Наркотиками. Всякой дрянью, которая позволяла сочетать эйфорию и боль, замуровать на границе шока, удерживать человека в сознании.
У него хватало возможностей потренироваться. Провести опыты. Понять принцип действия разных веществ.
— Антон даже муху не обидит, — уверяла Стрелецкая. — Он медицинский бросил, потому что не выносил вида крови.
Глупая баба. Хреново же она знала мужниного брата.
Его возбуждала кровь. Дико. Он не боялся руки замарать. Знал толк в своем ремесле, пускай и не доучился до конца. Чертова мразь.
— Я не представляю, как она выживала так долго, — заключил доктор после осмотра тела моей сестры. — На ней живого места нет. Признаюсь, подобный случай впервые за мою практику.
Те гребаные препараты держали. И жажда жизни. Амина верила. До последнего. Сопротивлялась. Цеплялась. Такая маленькая и хрупкая девочка была сильнее всех.
Он снял с нее кожу. Практически полностью. За несколько дней. Он записывал пиковые моменты. Монтировал в проклятый фильм. Четко. Точно. Как по откатанной схеме. Его никто не остановил.
Антон Стрелецкий умолял о смерти.
И я шел за ним. Мечтал о расправе. Долгой. Мучительной. Я был уверен, что сумею заставить его страдать. По правде. По-настоящему. Так, чтоб он участи собственных жертв позавидовал.
Но мой отец настиг его раньше.
* * *
— Где он? — взревел я, врываясь в отцовский кабинет, бросился вперед, ярость затопила настолько, что разум помутнел. — Отдай. Сейчас. Или сам заберу.
— Нет, — прозвучал холодный ответ.
— Нет?
Я схватил отца за плечи, навис над ним, задыхаясь от гнева, и тряс как одержимый. Перестал себя контролировать. Даже не пытался. Позабыл об уважении. Обо всех существующих традициях и правилах.
Такое оскорбление можно было и смертью покарать. Разве кто-то осудит хозяина за выстрел во взбесившегося пса?
Но отец проявил милость.
— Если отдам, что ты станешь с ним делать? — спросил прямо. — Будешь пытать? За день или два прибьешь? Да ты сразу с цепи сорвешься. Хватит одного взгляда. Ты собой не управляешь. Как сумеешь взыскать долг?
