Должен. Буду. Но не презираю. Никак этому научиться не могу. Отец вырвал позорную страницу, а я…
Слабак. Совсем размяк. Еще и девка проклятая. Вика. Виктория. Дьяволица во плоти. Не позволяет глаз от себя отвести. Ходит по палубе, как по подиуму. И босиком вроде. А так круги выписывает, точно на каблуках. И прямо по груди. Аж протыкает.
— Разрешаю, — хмыкаю. — Оцени.
— Уверен, что хочешь это услышать? — опять зубы скалит.
— Я уже слышу, — опираюсь о стальной поручень, прищурившись, наблюдаю за той, которая крадет покой. — Женщина не должна держать ответ за грехи мужчины. Прошлое покарание еще можно оправдать, а грядущее нет. Нельзя взымать долг кровью невинных. Старые традиции себя изжили. Пора жить будущим.
— Удивительно, — присвистывает. — Сам все понимаешь.
— Я понимаю твои взгляды, — бросаю мрачно. — Однако не принимаю их. Никогда не приму. И если бы не вчерашнее дело, я бы решил, что ты вправду надеешься промыть мозг своими безумными идеями.
— Я бы не рискнул, — гладко стелет. — Сам понимаешь, вопрос возник важный. Не мог не отвлечь тебя. Некоторые вещи нужно лично сообщать.
— Забудем про это, — пресекаю тему. — Возьму под контроль, разберусь. Процесс запущен, уж поверь.
Молчим. Недолго.
— А ведь я был старшим, — вдруг говорит брат. — И до сих пор могу права заявить. Обратно свое потребовать. Вызвать на поединок тебя или отца. До смерти биться.
— Ты это к чему?
— К долгу, — тянет кривую лыбу. — Старший же забирает.
— Тебя там не было, — сжимаю поручень. — Когда все случилось, ты свалил в далекие дали. Даже Амину не проводил…
— Я не знал, — мрачнеет.
— Но и сейчас, когда знаешь, все равно на чужой стороне остался, за чужую правду стоишь, — металл стонет под моими пальцами.
— Нам еще обратно плыть, — бросает брат, кивнув на поручень, который скоро покорежу, на хрен вырву.
— Будь ты с нами, может, раньше бы этого ублюдка нашел!
Отдергиваю руки от поручня. Озвучиваю то, что годами внутри держал. Никому не нужная откровенность.
Придурок. Сопляк. Это море так действует? Гребаная Мальта. Теку здесь как девчонка. Распускаю слюни. Пора бы заткнуться.
— Я не могу исправить прошлых ошибок, — тихо произносит брат. — Но я стараюсь не совершать новых.
— Про долг не болтай, — обрываю. — На том и сочтемся.
— Красивая она, — кивает в сторону девчонок.
— Кто?
— Стрелецкая твоя, — голову наклоняет, исподлобья рассматривает. — Сочная баба. И долг с нее сладко брать. Только жалко делиться.
— Я ее не делю.
— Пока — нет. Но когда отец…
— Она моя.
— Думаешь?
— Да! — рявкаю. — Блядь. Я любому хребет через глотку выдерну и на…
Замолкаю.
Что я несу? Что…
— Молодец, — брат хлопает по плечу. — При отце осторожнее будь. Не надо ему точно также всю правду вываливать.
— Я свое не отдаю.
— Я помню, — вздыхает. — В этом и проблема. Она не твоя. Долг. Общий. Для всех. И если завтра отец прикажет на круг ее пустить, то ты пустишь. Или тоже станешь изгоем.
— Не сравнивай, — цежу сквозь зубы. — Здесь другое.
— Надеюсь. Иначе не представляю, как упертый баран вроде тебя и против семьи не пойдет, и свое сохранит.
Огребаю. Обтекаю и молчу. Гляжу на нее и наглядеться не могу. А ведь брат прав. Прав гад. Не готов я жертву отдать. Сейчас. И вряд ли готов буду.
Глава 42
Она чувствует мое приближение. Оборачивается. В лице меняется. Улыбка гаснет. Глаза тоже.
Сука. Да чем она вечно недовольна? Не стану я ее убивать. Так быстро не стану. Я до сих пор по ней голоден.
И другим не отдам. Нечего ей бояться. Нет повода дергаться.
Могла бы и поласковее быть. Понежнее. А то пока не оттрахаю как следует, не помягчеет.
Стерва. Муженьку своему сладкому тоже так неохотно давала? Хотя о чем я. Ему это не нужно. Скорее бы свою жопу под хуй подставил, чем бабу натягивал. Пидор. Но он наверняка ее лапал. По-всякому. И она позволяла. Еще и любила его. А может, и теперь любит. Сохнет по этому ничтожеству.
— Марат, — еле губами двигает.
Расстегиваю штаны, подхожу к ней вплотную, подхватываю под зад и…
— Твой брат, — бормочет. — Нас же увидят.
Усаживаю на поручень. Дрожит. За плечи мои хватается, плотнее льнет. Боится в море рухнуть. Даже обернуться не решается.
— Он занят, — хмыкаю и устраиваюсь между ее бедрами.
Брат воркует со своей девчонкой. Давно погнал на другой конец палубы. А здесь только мы вдвоем.
— Не могу, — всхлипывает. — Не могу сейчас.
Сдвигаю ее трусы в сторону.
— Марат, пожалуйста, — сдавливает мои плечи, когтями царапает. — Мне больно.
Проталкиваю пальцы внутрь. Дергается, как от удара. Хнычет.
— Не надо. Прошу. Не надо.
— Чего? — спрашиваю.
— Ты… слишком сильно… этой ночью…
Губы кусает. В глазах слезы. А мордаха краснющая.
— Мне больно, — выдает, наконец. — И ходить, и сидеть. Ты… Ты так долго и жестко… Там все… Печет.
— Затрахал тебя? — ухмыляюсь, поглаживаю ее шею большим пальцем, провожу по следам от засосов.
— Д-да, — зубами стучит.
Мне нравятся мои метки на ней. Кровоподтеки на бледной коже. Мне нравится, что все видят: она моя.
Перебрасываю ее через плечо, отношу в каюту, укладываю на узкий диван.
Застывает. Потом вдруг головой мотает. Нет, мол, нет. Вслух сказать не решается. Боится протест озвучить.
Стягиваю с нее одежду, полностью. Ничего не оставляю. Отбрасываю тряпье в сторону.
— Ноги раздвинь, — приказываю.
— Пожалуйста, я…
— Ты моя сука, — обрываю резко. — Раздвинула ноги. Быстро.
Подрагивает. Мелко. Жалобно.
— Хочешь, чтобы я сам раздвинул?
Ее колени разъезжаются в разные стороны. Четко. Послушно. Другой расклад. Такой податливой она мне куда больше по вкусу.
Ухмыляюсь.
— Шире.
Подчиняется.
Я подхожу и склоняюсь над ней, шлепаю ладонью по внутренней стороне бедра. Обвожу и сминаю. Жестко.
Она аж подпрыгивает. Выглядит забавно. Смешная такая.
— Марат, там… Там правда больно. Прошу, давай я как-то иначе… Как-то…
