Я выжжена. Выпотрошена. Если бы сразу знать о том, что меня ждет, стала бы я бороться? Сражалась бы? Пыталась бы выжить любой ценой?
Проще было сдаться. Умереть. Принудить его к убийству. Побудить. Да собственные вены перегрызть было бы проще.
Но теперь жалко отступать. Слишком многое принесено в жертву, поставлено на карту. И жутко сознавать, что все старания оказались напрасны.
Игра на выживание. Игра, в которой неизбежно увязаешь. Как в зыбучих песках. Чем сильнее рвешься на волю, тем мощнее тебя втягивает в смертельную ловушку. Так может, стоит расслабиться? Отдаться хозяину и властелину. Без притворства, по-настоящему.
* * *
Прикосновение. Нежное. Едва уловимое. Горячие пальцы чертят невесомый узор между моими лопатками. Согревают, дарят давно забытое тепло.
Я улыбаюсь. Невольно. Подаюсь навстречу скользящей ласке.
Так меня отец гладил по спине. В детстве. Когда убаюкать пытался или когда я серьезно болела. Мог и колыбельную спеть. У него был сильный и красивый голос.
Но тогда я не лежала в кровати полностью голой. Как сейчас. Не возвращалась обратно в реальность после жуткого ночного кошмара.
И руки отца были другими. Его руки никогда бы не причинили мне такую жесточайшую боль. Не терзали бы, не подвергали экзекуции. Не сминали, оставляя синяки по всему телу. Не вырезали бы на плоти клеймо.
Я открываю глаза. И мир переворачивается.
Марат. Рядом. Опять. Я не чувствую себя в безопасности. Хоть он и одет. Рубашка, брюки. Стандартный костюм. Это меня не защитит. Ничего не защитит.
Кровать пружинит под тяжестью его веса.
Боже, сейчас он снова…
Но он просто усаживается рядом и гладит меня по спине. Осторожно. Нежно. Легко. Без намека на звериную жажду, на жгучую похоть.
А у меня слезы льют градом по заледеневшим щекам. Ураган выкручивает ребра, выламывает, раздирает нутро. Безудержная истерика захлестывает с головой.
— Я твоя рабыня, — говорю через судорожный выдох. — Рабыню так не трогают.
— Ты моя женщина, — ровно произносит Марат.
И хочется рассмеяться ему в лицо. Хочется. Очень. Безумно. А страшно. До колкой дрожи, до тягучих спазмов, выкручивающих желудок. До льдистого озноба.
— Женщина? — шумно втягиваю воздух, нервно сглатываю вновь подступившие к горлу слезы, почти захлебываюсь. — Ты отымел меня там как… как последнюю…
Ну, в принципе ничего не изменилось. К чему эти истерики? Он и прежде считал, будто я самая рядовая шлюха. Просто очередная потаскуха. Достаточно купить побрякушки или тряпье, порадуюсь любому барахлу и забуду про все обиды.
Этот мужчина уверен, я не достойна даже поцелуя. Мои губы никогда не станут для него чистыми. Да я вся такая. Грязная. Испорченная. Порочная. Пригодная лишь для жесткого секса, для осуществления самых извращенных фантазий.
Глупо надеяться на другое отношение при подобном раскладе.
— А ты хотела, чтобы тебя отымели все остальные? — спрашивает холодно, однако не прекращает поглаживать мою спину. — Какого выбора ждала?
— Уж точно не такого! — буквально выплевываю. — Я бы ничего не выбрала. Слышишь?! Ничего. И хватит ласкаться. Лучше действуй так, как привык. Не нужно этой лживой нежности. Насилуй. Оскорбляй. Смешивай с дерьмом. Пусть все будет четко и ясно. Опускай меня дальше. Ломай. Унижай. Уничтожь до конца. Разрушь к черту!
— Тебе нужно принять таблетки, — чеканит абсолютно спокойным тоном, отстраняется и поднимается с постели, направляется в сторону стола.
Вскакиваю. Яростно отталкиваюсь от матраса. Ступаю на пол и чудом удерживаюсь на ногах. Вскрикиваю от чудовищной боли, которая вмиг простреливает все тело, обдает жаркой волной. Застываю, опасаясь шевельнуться.
Ощущение не из приятных, как будто внутрь затолкали битое стекло. Еще и поясница вспыхивает пламенем. Кажется, яд струится по венам, пропитывая отравой каждую клетку, подавляя и порабощая.
А может, тот нож и правда был отравлен? Почему меня так сильно шатает? Откуда горячка? Всего пара порезов. Все должно быть не слишком страшно.
— Что ты, — запинаюсь. — Что ты со мной сделал?
— Ляг, — приказывает Марат.
И мои ноги как по команде подгибаются. Опускаюсь вниз. Стекаю на постель, обмякаю, растягиваюсь на животе. Шумно дышу. Но успокоиться не могу.
— Что происходит? — спрашиваю глухо.
— Надо меньше дергаться, — отрывисто выдает он, возвращается, снова присаживается рядом, подает стакан с водой и таблетки. — Будешь прыгать по комнате — откроется кровотечение.
— Прошу, объясни хотя бы теперь, — требовательно шепчу я. — Что там происходило? Что это вообще было? Как случившееся повлияет на долг?
— Никак, — следует короткий ответ.
— Пожалуйста.
— Все останется по-прежнему. Придет день — и я заберу твою жизнь. Но до той поры никто не посмеет тебя тронуть, — выдерживает паузу и усмехается. — Если только не захочет тут же подохнуть.
— Ты сказал, что я твоя рабыня, — голос срывается, судорожно сглатываю и продолжаю, довожу мысль до логического конца: — Что это означает?
— Ничего нового, — бросает без эмоций.
— Так не бывает, — горечь застывает на губах.
— Выполняешь мои приказы. Везде и всегда. Встаешь на колени. Раздвигаешь ноги. Открываешь рот. Подставляешь задницу. Любую свою дырку подставляешь. Другие вопросы остались?
— Должна быть разница, — шмыгаю носом. — Должна. Иначе в чем смысл? Ради чего столько стараний?
— Тебя трахаю только я, — хрипло произносит Марат.
Крупная ладонь опускается на шею. Слегка сдавливает. Будто непокорного зверька за холку прихватывает.
— Они думали обсудить, как тебя делить. На сегодняшнем совете. Как отдать дань первому долгу, соблюсти традицию. В каком порядке иметь твое тело. Где и когда, — в его глазах клубится темнота. — Они забыли главное. Я свое не отдаю. Никогда.
— Твой отец не слишком этому рад, — роняю вкрадчиво. — Вряд ли одобрил идею. Уверена, не оставит попытки снова…
— Даже мой отец не сможет ничего сделать, — отрезает Марат. — Он установил порядок взыскания долга со Стрелецких. Но этот обряд гораздо древнее. Брать рабыню. Помечать собственность.
— Обряд?
— Женщина покоряется своему хозяину. Прилюдно. Запрещено готовить ее заранее, предупреждать о грядущем. Если она взбунтуется, озвучит малейший протест, не подчинится приказу, то обоих участников ритуала ждет смерть. Жестокая.
— Постой, — нервно мотаю головой. — Мы могли умереть? Погибнуть там? Стоило мне отказаться или засомневаться, закричать и…
— Да.
