Наш путь был относительно коротким, чуть дольше, чем до дворца. Однако вынуждена признать, что он оказался не только дольше из-за столпотворения и неспешного шествия людей, но и достаточно раздражающим. И скорость передвижения, и близость посторонних и незнакомых людей, вынужденных идти рядом, вызывали досаду и мысли, вовсе не положенные в этот день. Я честно старалась хранить в душе радость и даже улыбалась, но, опасаюсь, моя улыбка постепенно переходила в оскал. Не скажу, что меня толкали, но задевали время от времени, иногда так, что я оборачивалась, встречала похожий «счастливый» оскал и шла дальше, мучимая желанием поскорей добраться до храма.
А вот матушке и Амберли эта толчея оказалась нипочем. Старшая баронесса Тенерис мило щебетала с батюшкой и каким-то их общим знакомцем, которого я еще ни разу до этого не видела, а сестрица просто наслаждалась возможностью покрасоваться сама и поглядеть на других. Она смотрелась прелестно, голубой шел к ее глазам, делая их ярче. О том, как выгляжу сама, я не думала, а спутниками интересовалась первые минут десять, потом я думала только о том, как скорей скрыться за воротами храма, а затем и вовсе едва не выругалась, когда мне наступили на ногу.
— Прошу простить, — буркнул какой-то мужчина, едва бросив на меня непроницаемый взгляд.
— Пф, — все-таки фыркнула я ему след и снова растянула губы в фальшивой улыбке.
Радовало одно — рядом не оказалось никого из знакомых. Вести беседу вовсе не хотелось. Хотелось уже преодолеть остаток пути и занять свое место. А после дождаться окончания богослужения и вернуться назад, чтобы выдохнуть перед балом, который давали мои родители. И знаете, почему я ждала его с радостным предвкушением? Да потому что ради него выходить на переполненные улицы уже будет не надо. Впрочем, к вечеру такой толчеи быть уже не должно.
Наверное, мне просто не хватало простора. Мне нравилось в королевской резиденции чувствовать свободу во всем: в поведении, в передвижении, в этикете. И пусть ограничения и правила оставались, но они сводились до тех пределов, когда душа отдыхала. Это будто узник, выпущенный на волю после долгого заточения. А сегодня было ощущение, что бедолагу кинули даже не в темницу, а в каменный мешок без окон и малейшего проблеска света. И этим бедолагой была я… Прости меня, Верстон.
Однако и моим страданиям пришел конец. Когда показались голубые стены храма с позолоченной крышей, я возликовала и расправила плечи. Даже улыбка превратилась из натянутой в искреннюю. И оставалась такой, пока мы не вошли в ворота. Здесь уголки моих губ опустились вниз, потому что храмовый двор был уже заполнен людьми. Где-то среди них должен был находиться глава нашего рода. А еще магистр Элькос, Фьер Гард и Олив Дренг, которых привели сюда не только вера, но и обязанности.
Повертев головой, я поняла, что высматривать знакомых смысла нет, сделать это было попросту невозможно. Нет, мы не остались бы на улице во время богослужения, храм был рассчитан на несколько тысяч верующих, просто заходили внутрь без суеты, степенно и неспешно, успевая раскланиваться с другими верующими и поздравлять их с великим праздником. В результате, во дворе уже волновалось настоящее человеческое море.
— Как же восхитительно, — прошептала мне Амбер, сияя восторженным взором.
— Толчея? — мрачно вопросила я.
— Храм, — сестрица укоризненно покачала головой.
— Храм красив, — не стала я спорить.
Постепенно вереница знати продвигалась, и мы вместе с ней. Не могу сказать, сколько прошло времени, но из-за отсутствия суеты и попыток кого-либо пролезть побыстрей вперед, надолго мы во дворе не задержались. И когда вошли в широко распахнутые позолоченные ворота храма, я поняла, что внутри стоять будет свободней, чем на улице, потому что тут действовал примерно тот же принцип, что и в театре.
Внутри храм делился на несколько ярусов. Придворные поднимались по нескольким лестницам наверх, где расходились по площадке, огороженной перилами. Она тянулась по периметру всего храма. Так что немалая часть людей освободила место внизу, где осталась стоять столичная знать, имевшая право на посещение храма Сотворения в этот день. Был балкон и над придворными, туда отправились служащие государственных ведомств, принадлежавшие к среднему классу.
Наше место было внизу, так сказать, в портере. Это не означало, что мы сможем покинуть храм раньше королевского семейства, их приближенных и важных сановников, однако приближало нас к самому действу. Я своим местоположением осталась довольна, тем более теперь никто не стоял впритык ко мне, и это давало возможность вздохнуть полной грудью.
Наверх я не смотрела вовсе, не хотелось встретиться взглядом с теми, кто мне был неприятен, а потому и искать тех, с кем с удовольствием бы поздоровалась, я тоже не стала. Зато вскоре к нам присоединился дядюшка, чье место отныне тоже было среди столичной знати. Хотя, если король примет решение, которое окажется окончательной опалой, то роду Доло в храме Сотворения не будет места совсем. Однако пока мы стояли здесь, и это не могло не радовать.
Впрочем, разговоров не было. Его сиятельство, графиня Доло и их сыновья с невестками, приветливо улыбнувшись, просто встали рядом с нами. В храме вести разговоры считалось дурным тоном. Все стояли в ожидания начала богослужения. До него оставалось совсем мало времени, ровно столько, сколько было нужно, чтобы последние верующие зашли внутрь. И когда последний человек переступил порог, послышалось песнопение храмового хора:
Бог наш Верховный, Бог-вседержитель,
Жизни земной ты — первый хранитель!
В вечные веки восславим тебя,
Отец всего сущего, Бог Бытия!
Служба началась. Облаченный в такие же голубые одежды с золотом, священник вышел к статуе Верстона, стоявшего впереди еще семи статуй, среди которых был и мой покровитель — Хэлл, и раскинул руки. Даров для Вседержителя не было, его главный дар — жизнь и процветание его детей, и их почитание своего Отца. И потому руки священника были пусты, но ладони раскрыты навстречу Верховному Богу, как знак открытой человеческой души.
Некоторое время я слушала песни, восхвалявшие Верстона и, когда того требовал ритуал, простирала к статуе руки, как и все, кто находился в храме. Вторила молитвам и, уже было погрузилась в торжественность творившего действа, когда пришло острое чувство чужого взгляда.
Я повела плечами, пытаясь скинуть это малоприятное ощущение, но оно не исчезло. Вернулось раздражение, совершенно лишнее в эту минуту, и я все-таки вскинула взгляд наверх и застыла на миг пойманная в ловушку пронзительных глаз того, кому подобало бы собственным примером показывать благочестие, но он смотрел не на статую Верстона, а на меня.
Ощутив на миг смятение, я опустила голову и посмотрела себе под ноги и тут же получила легкий тычок в бок от матушки, умудрявшейся даже здесь и сейчас следить за соблюдением традиций и этикета. Я коротко вздохнула и вскинула руки, как и все в этот момент, так показав, что не отвлекаюсь. А потом вновь бросила короткий взгляд наверх, но быстро отвела его и уже не сводила со статуи Вседержителя и очень надеялась, что государь все-таки вспомнит о цели своего пребывания в храме и перестанет терзать меня пристальным взглядом.
