И вел себя Его Величество весьма вольно. Если мы сидели в обществе его приближенных, королю ничего не стоило вытянуться на диване, уместив голову на моих коленях, и в таком положении рассуждать о событиях в соседнем государстве. Поначалу меня это обескураживало и заставляло сильно смущаться, однако невозмутимый вид всех присутствующих и естественность, с какой государь творил свои непотребства, постепенно научили не обращать внимания. Я не прикасалась к нему, даже если вдруг хотелось поправить прядь волос, упавшую на глаз, но и дергаться перестала.
Между нами было всё, если позволено так сказать, кроме объятий, поцелуев и того, чего желал король, но в чем упорно отказывала я. Ночи мы проводили каждый в своей постели, и кроме поцелуя руки, иного себе Его Величество не позволял.
— Ох, сколько же всего вы мне рассказали, Шанриз, — дядюшка покачал головой. — И как же стремительно всё происходит.
— И что вы обо всем этом скажете?
— Разное, — ответил его сиятельство. Он закинул ногу на ногу и ненадолго замолчал, обдумывая, что сказать. — Не уверен, что стоило портить отношения с герцогиней столь решительно и резко. — Я открыла рот, но граф поднял руку, призывая к молчанию. Я покорилась: — Не спешите перебивать, Шанни, я только начал говорить. Я совершенно с вами солидарен и возмущен ее наглостью, однако, она и вправду опасный противник, способный на подлости. Но с другой стороны, на вашей стороне государь, хотя его поддержка будет существовать до той поры, пока не пойдет вразрез с честью его рода. Она уже ему жаловалась?
— Думаю, да, — кивнула я. — При мне ничего подобного не происходило, но герцогиня явилась к нему на следующий день после оглашения. Их разговор происходил за закрытыми дверями, а вышла ее светлость пунцовой и злой. Не вижу иного повода к ее ярости, только попустительство мне со стороны короля. Меня она теперь не замечает. Признаться, я думала, что с присущей ей наглостью, герцогиня попытается сделать вид, что ничего ужасного не произошло, и предпримет новую попытку к сближению. Однако она снова запретила Гарду приближаться ко мне. Мы вновь начали вести с ним переписку. Это чрезвычайно меня утомило, а потому я попросила у государя иной должности барону. Он обещал подумать. Надеюсь, Фьер освободится от власти вздорной женщины и сможет вздохнуть полной грудью.
— Для его милости это было бы прекрасным выходом, — согласился дядюшка. — Что до вас, дитя мое, будьте теперь внимательней к новым людям и новым знакомствам. За ними могут крыться происки ее светлости. Чтобы избавиться от вас, она попытается вас не просто скомпрометировать. Этого уже мало, раз уж государь сошелся с вами так близко. Ей нужно разыграть нечто более существенное, что поставит под угрозу само ваше существование во дворце. Что-то, что причинит государю настоящую боль и заставит поверить в ваше предательство. Она недурно изучила вас за то время, пока вы были с ней рядом. Значит, может появиться некто вроде Гарда, кто покажется вам приятным человеком и добрым другом, вашим сторонником. Он может быть, и скорее всего будет, не из свиты ее светлости, а лучше являться ярым противником. Насколько вы продвинулись в ваших идеях? У вас появились единомышленники?
Я отрицательно покачала головой. Вот чего у меня не было, так это единомышленников. Друзья были, люди, относившиеся ко мне с симпатией, тоже, прихлебатели и лизоблюды имелись, полезные знакомства опять же, а тех, кто бы разделял мои взгляды и идеи — нет.
— Быть может, пора признать, что ваши устремления обречены? — улыбнулся дядюшка, и я решительно ответила:
— Как бы ни так! — Он рассмеялся, а я продолжила: — Чем больше я наблюдаю за теми, кто меня окружает, тем больше прихожу к выводу, что ставку стоит сделать на средний класс и на бедняков. Им нужны реформы и новые возможности. Дамы из высшего общества слишком изнежены достатком, потому их устраивает собственное положение. Графиням и баронессам не зачем садиться на университетскую скамью и открывать собственную практику. Им не нужна самостоятельность, только выгодное замужество. Для мещанки же самое выгодное место — это гувернантка, а для девушки из бедной семьи и вовсе — прислуга. Но если же им дать возможности проявить себя на ином поприще, к которому они имеют склонность, думаю, эти классы будут только рады. А когда в обществе устоится мнение, что женщины способны на большее, чем сидеть подле мужа и рожать ему детей, то к переменам потянутся и представительницы высшего класса.
— Ваши выводы верны, Шанриз, я сам немало думал об этом и пришел к тому же… — Я округлила глаза, и граф вновь рассмеялся: — Да-да, дорогая, можете считать, что единомышленник у вас все-таки есть. Вы — яркий пример того, что женщина может составить конкуренцию мужчине. Наш род полагается именно на вас, Шанни. Однако есть и немало подводных камней. Вы остаетесь несвободной, как не прискорбно говорить об этом. Сейчас вам покровительствует сам король, и если вы утеряете его милость, то исчезнет и сама возможность вашего продвижения по службе, как и смена должности на ту, какую вам хочется иметь.
— Государь посмеивается над моим желанием перейти в министерство образования, — проворчала я.
— И это ожидаемо, — развел руками дядюшка. — Сейчас он дал вам должность, которая вынудила вас вернуться во дворец и быть с ним рядом. Помощник секретаря — это взятка и ничто иное. И пока он получает то, что ему хочется, перемен не будет. Однако и измором его взять нельзя, иначе это приведет к тому, что он может попросту разочароваться в вас. Скажите мне, Шанриз, что вы испытываете к государю? Только ли дружескую привязанность и благодарность за его помощь нашему роду?
Я ответила не сразу. Поднявшись с кресла, я отошла к книжному шкафу и в задумчивости скользнула кончиком пальца по корешкам книг, не вчитываясь в их названия. Мне требовалось самой разобраться в тех чувствах, которые вызывал во мне король Камерата. И первым, о чем я вспомнила, было наше с ним знакомство. Тогда он заворожил меня ощущением силы, которое я с такой легкостью уловила. Да, государь произвел на меня впечатление…
А потом я вспомнила резиденцию. Наши прогулки, наше сближение, его касания и поцелуи, особенно тот, который не оставлял меня равнодушной и сейчас — на берегу Братца, когда ноги мои ослабели, и мысли разлетелись, будто вспугнутые мотыльки. Тогда я увлеклась государем, даже больше. Это я могла сказать со всей точностью.
А потом был наш разговор в конце лета и его категоричность, после которой всякое наше с ним общение прекратилось. Мне и вправду было больно, и я ждала, когда он захочет вернуть меня в свою жизнь. А когда перед поездкой на представление Амберли государь заговорил со мной, я ведь была сама не своя от радости! Но после случилось предательство герцогини, а затем и его письмо с описанием моего будущего. То письмо оскорбило меня и дало силы вырваться из пут отчаяния. Злость — тоже целитель…
— Так что же, Шанни? — напомнил о себе его сиятельство. — Ваше молчание затягивается. Если бы вы были уверены в своих чувствах, то ответили бы сразу, и да, и нет. Но вы размышляете. Или же не хотите делиться сокровенным?
— От вас, дядюшка, у меня нет секретов, — обернувшись, ответила я с улыбкой. — Вы правы, я пытаюсь осмыслить свои чувства. У меня нет однозначного ответа. Я могу в точности сказать, что мне приятно общество государя. Мне нравится смотреть на него и слушать его голос. Его касания меня волнуют, иначе бы не было смущения. Но…
