Он сидел впереди, потому мой укор остался от него скрыт, однако отозвался:
— Разумеется, шучу. Театр — это же целая вселенная, — в голосе государя прозвучал сарказм, но моей наивной сестрице этого хватило, чтобы улыбнуться и ответить:
— Ах, как вы правы, Ваше Величество.
В этот раз он сдержался и ерничать не стал. Я знала, что скрывается за тоном государя, и это не было неприязнью к баронессе Мадести, только его своеобразным отношением к театру. Впрочем, сегодняшний спектакль оказался недурен. Он был пропитан духом озорства и авантюризма. Государь вскоре принял расслабленную позу и посмеивался над курьезными ситуациями, в которые попадали герои, и я была уверена, что сейчас за кулисами режиссер возносит Богам благодарственную молитву. Королю нравилось! А значит, утренние газеты провозгласят постановку выдающимся событием сезона, а ее постановщика — талантом.
О да! Я теперь читала газеты! Пусть я и раньше грешила этим втайне от батюшки, но теперь делала это открыто. Еще одна милость нашего сюзерена. Он ввел мне в обязанность читать не только корреспонденцию, но и прессу! А после идти к нему с докладом о событиях, которые мне показались значимыми. На это было выделено три дня в неделю, когда барон Хендис занимался тем, что должна была делать я, мне же полагалось насыщаться новостями, чтобы после выбрать важные и доложить о них монарху.
— О семейных торжествах и печалях мне докладывать не надо, — сразу известил меня государь, жирно перечеркнув колонки, которые считал лишними.
Он вымарал всё, что было ему неинтересно, оставив всего несколько статей, касавшихся политической и экономической жизни Камерата и наших соседей. А такие вещи, как высказывания критиков о культурной жизни столицы монарха волновали мало. Их я читала для себя, но на доклад выбирала только то, что ему было нужно.
Элькос не удержался от добродушной шпильки, когда увидел, как мне в кабинет несут небольшую стопку газет, Хендис просто махнул рукой. Он вообще уже перестал удивляться чему-либо и принимал причуды своего господина спокойно. «Лишь бы работать не мешал». Кстати, за вот эту-то новую обязанность Его Величество и был награжден поцелуем в щеку.
— А если бы подарил вам ожерелье? — полюбопытствовал государь.
— Мне было бы приятно ваше внимание, — ответила я.
— Но поцеловали бы?
— Если бы ожерелье было обернуто в свежий номер «Глашатая», то непременно, — с иронией ответила я.
— Пожалуй, я теперь всё буду оборачивать в газеты, — усмехнулся король, на том тогда разговор о поцелуях и закончили.
Однако я вновь увела вас из театра, а между тем приблизился антракт. Наверное, за кулисами опять замерли, ожидая, что будет дальше, но король уходить не собирался, лишь подал мне руку и вывел из ложи с намерением размяться.
— И как вам спектакль, государь? — спросила я с любопытством.
— На удивление, нравится, — отозвался он. — Без пафоса и страданий. Весьма легкий сюжет, как раз для отдыха. К тому же во всей этой истории мне почудился знакомый дух, если можно так выразиться. Я смотрю на сцену, а чувствую вас.
— Меня? — искренне удивилась я. — Не понимаю.
— Да что же тут непонятного? — отозвался Дренг, шествовавший со своей дамой за нами: — Озорство постановки свойственно вам в полной мере, ваша милость, конечно, когда вы не превращаетесь в хищницу, выгрызающую мужские души.
Король обернулся к нему, признаться, и я ощутила оторопь и недоумение, и его сиятельство возмутился:
— Что вы смотрите на меня, будто два голодных волка на бедного зайца? Я говорю обо всех этих ваших дискуссиях. До печенок ведь доберетесь, но заставите говорите на нужную вам тему.
— Это верно, — расслабившись, согласился монарх.
— Но не всё же шпиговать друг друга плоскими остротами, — отмахнулась я. — Или же обсуждать ваши охоты. Зимой и вовсе можно дать бедным животным отдохнуть от вашей кровожадности. Я же говорю о важном и необходимом. И раз уж я только познаю незнакомый мне мир, то мне необходимо знать живое мнение, а не только то, что прописано сухим языком сводов.
— Поверьте, ваша милость, в эту зиму мы дали зверью отдохнуть, — заверил меня Дренг. — Всего и выехали несколько раз, и дольше двух-трех дней такие выезды не длились. Вот если бы вы были с нами…
— Увольте, — я мотнула головой. — Не желаю быть причастной к гибели несчастных животных, которым и без вас зимой приходится тяжко. А видеть их окровавленные тела для меня и вовсе невыносимо.
— На то вы и Сиэль, дорогая, — улыбнулся государь, накрыв мою руку своей ладонью. — Однако участвовать в охоте вам не обязательно, как и смотреть на туши. Этим мы займемся без вас, вам же останется прогулка по зимнему лесу, чтение у камина или же беседа с дамами, которые сопровождают мужей, но не участвуют в охоте непосредственно.
— Я бы с радостью выехала на охоту! — с нескрываемым восторгом произнесла графиня Инкель и добавила, потупившись: — Если бы мне было позволено.
— Мы поговорим об этом позже, ваше сиятельство, — пообещал ей Олив, а государь поглядел на меня:
— Так что же, Шанриз? К примеру, я, желая вам угодить, поддерживаю ваши увлечения, даже если они кажутся мне вздорными… — я нахмурилась, и монарх поправился: — Чудачеством… капризом… Боги, ваша милость, вы же понимаете, что я хочу сказать!
— Разумеется, Ваше Величество, — я склонила голову. — И вы правы. И пусть охоту я не выношу, но ведь и вы не любите спил…
— Только спил? — изломил бровь государь.
— А что же еще? Вряд ли тягу к образованию можно назвать вздорной или чудачеством? Боги называют жажду познания благом. Разве я ошибаюсь? Но тогда к чему нам университеты, училища, да и просто учителя?
— Нет, ваша милость, вы совершенно правы, — усмехнувшись, ответил король. — Образование — благо, спил — чушь и вздор. Значит, меняем спил на охоту.
— Выходит так, — не стала я спорить. — И пока вы будете гоняться за животными, я, наконец, спокойно почитаю и сделаю пометки для будущих обсуждений.
— Которыми мы будем заниматься во дворце.
— Как угодно Вашему Величеству, — снова согласилась я.
— Восхитительно! — воскликнул король, и я весело рассмеялась.
— Однако время антракта подходит к концу, — заметил Гард, молча слушавший нас. Он не участвовал в вечерних диспутах, да и просто мы не имели счастья разговаривать всё это время, а потому сказать барону оказалось нечего.
Амберли и Элдер, желая чувствовать себя свободней, испросили дозволения покинуть наше общество до начала второго акта. Они были где-то неподалеку, предоставленные самим себе, и, признаться, я им завидовала. Мне бы тоже хотелось получить глоток свободы от бесконечно надзирающего королевского ока. Хотя бы чтобы просто поговорить с добрым другом на тему, которую затрагивать при Его Величестве не хотелось, а сделать это было нужно. Я была бы не против узнать, чем живет герцогиня Аританская, какие пакости замышляет. Уж больно затянулось затишье, не нарушаемое теперь даже сплетнями. В то, что ее светлость позабыла о моей грубости, верилось слабо. Она была урожденной Стренхетт, а королевский род прощать не умел. Однако монарх не отпускал меня ни на шаг, а обсуждать при нем его тетку было бы неосмотрительно. А в своих письмах мы с Фьером старались не затрагивать щекотливых тем, опасаясь, что переписка может попасть не в те руки.
