Но я очень ясно слышал ее голос, как будто она все еще была жива.
– Теперь недалеко, – сказала она, обращаясь ко мне. Затем спросила, видел ли я Сильвию. – Знаете, в последнее время она не очень хорошо себя чувствует, – сообщила она.
…И пропала, словно ее здесь никогда не было.
Многие из тех, кто иногда попадается мне на пути, кажутся зацикленными на каких-то самых банальных вещах. Я часто слышу, как одни и те же голоса произносят по несколько раз одни и те же фразы. Обычно это происходит в розарии, где серым утром 1984 года скудная горстка оставшихся в живых последователей Хаззарда развеяла его прах. Все это я узнал из документов, обнаруженных мною в архиве. Но есть и множество других, тех, с которыми лучше не встречаться: они подвержены слепой ярости из-за связывающих их невидимых нитей. Я не могу смотреть, как они корчатся. Я бегу подальше от того места, где они ломятся в небытие.
Каждый вечер, засыпая, я следую за журчанием потока вместе с понурой мокрой процессией, пока она не исчезает. Я часто оказываюсь внутри здания перед кирпичной стеной – тем местом, куда они все так спешат в панике или экстазе.
Иногда мне снится, что я не в здании, но все еще на территории усадьбы. Я стою на четвереньках, весь покрыт грязью и, словно в горячке, разговариваю сам с собой.
Проснувшись, я никогда не могу определить, где находится поток. Когда я выхожу погулять, я часто слышу его: он журчит в самых разных частях усадьбы. Я нахожу рамки своей исследовательской работы довольно жесткими, так как каждое утро мне приходится подолгу ждать голоса, который может возникнуть в любом темном закоулке, которыми изобилует старый особняк. Только после этого я иду на этот голос.
Он приходит к тем, кто так или иначе входил в его дом. Иногда я сижу спокойно в кромешной темноте, закрыв глаза, и жду, когда первый образ начнет расцветать в моем сознании.
Бывает, что мне не приходится ничего писать по несколько дней. Тогда я начинаю тешить себя мыслью, что вся эта свистопляска с препятствиями наконец-то закончилась и покинула старый дом, перебравшись куда-нибудь ниже по течению потока. Или, может быть, они споткнулись о собственную неспособность входить в свет. Но так это не работает – только не с ними. Полагаю, они давно лишились всяческих прав на то, что искали в течение многих лет. Они безуспешно неистово молотят ногами и руками воздух, пытаясь ухватить то, что уже давно не существует, пытаясь вернуться внутрь того, что уже давно не лежит на кровати, глядя на них мертвыми невидящими глазами. Все их попытки и старания напрасны.
В голосе Мастера, в тех редких случаях, когда я слышу его, чувствуется необузданный, взрывной темперамент. Иногда в нем проскальзывают высокомерные интонации человека с завышенной самооценкой, и, несмотря на бездну, разделяющую нас, мне кажется, что он все еще чрезмерно щепетильно относится к своей внешности и своему статусу. Думаю, легко может оскорбиться и, боюсь, никогда не спустит никакой, даже самой пустячной обиды. Ему все еще очень важно достигать того, что он хочет, используя других. Конечно, я стараюсь быть максимально осторожным, чтобы случайно не задеть его чувств.
Хаззард говорит, но никогда не удосуживается довести свою мысль до конца, не говоря уже о самом рассказе.
Довольно часто он принимает облик своей женской половины – Дианы, в тоне ее голоса преобладает манерность, которая была присуща Хаззарду, когда он переодевался в нее здесь, в земном мире.
Но я видел их обоих: и Хаззарда, и Диану. Я уверен, что видел, хотя довольно трудно выделить их из толпы прочих, которые постоянно попадаются на пути, ползают под ногами или внезапно возникают в воздухе и с диким воем и криками, словно звери, преследующие добычу, начинают погружаться в потолок и исчезают. Многие, однако, ведут себя совсем по-другому: они просто стоят, уставившись в одну точку, как будто силятся вспомнить, кто они и что здесь делают. Боюсь, что, когда они забывают, кем были, они еще больше слабеют и превращаются во что-то еще более несчастное, словно загнанное в угол и от этого еще более страшное и отвратительное.
Зрительные образы Хаззарда появляются довольно редко, впрочем, как и его постоянно прерывающиеся разговоры со мной. Слушать его тирады – это все равно что слушать старое, плохо настроенное радио или пытаться настроить старый приемник при помощи антенны, совершенно неприспособленной для приема на данной частоте. Его рассказ состоит из фрагментов предложений, и, судя по тому, что мне удается расслышать, кажется, что они были адресованы кому-то другому, в другое время и даже в другом месте. Но как только я слышу что-либо, я начинаю печатать, чтобы не упустить важное событие, необходимое для нашего сборника.
Иногда он связывается со мной совершенно иным способом. Проснувшись утром на кресле в прихожей, я очень ясно помню все, что только что видел во сне. Тогда я покрепче запахиваю пальто и сажусь за пишущую машинку, чтобы успеть напечатать описание всех видений, которые, несомненно, были посланы им, пока они еще свежи в моей памяти.
На прошлой неделе, только что закончив запись рассказа, после которого меня всего трясло и жуткая слабость растекалась по всему телу, я внезапно почувствовал, что кто-то стоит у дверей кабинета. Он стоял на пути в столовую, где я обычно ел.
Стало понятно: на этот раз он точно знал о моем присутствии. Возможно, едва заметное дрожание букв пишущей машинки намекало мне… но на что? Я так и не понял.
Выскочив из-за стола, я кинулся к дверям кабинета, громко крича о том, о чем уже давно хотел сказать. Я просил пощадить меня. Я плакал и говорил, что больше не выдержу, что видения становятся невыносимыми, что я теряю разум каждый раз, как они просачиваются в мой мозг.
Понимаете, на земле существуют места, которые сами помогают нам покидать границы нашего тела, помогают освобождать душу, и это одно из таких мест.
Но в том коридоре около кабинета я краем глаза заметил нечто, переливающееся всеми цветами радуги, которое препятствовало этому. Я видел, как сгустки духовного тела Хаззарда бежали друг от друга, словно Хаззард был потревожен в ванной и внезапно охвачен стыдом при виде своего собственного обнаженного тела.
Едва проступили контуры высохших, сморщенных ног Мастера. Вытянутые в стороны кости стали руками, от которых размытыми пятнами протянулись пальцы. Ногти окрашены в темный цвет, поэтому я определил, что в этот раз передо мной была Диана. Я почувствовал ее запах: сегодня она пахла тухлой водой из вазы после того, как все розы в ней завяли.
Внезапно размеры ее стали уменьшаться, словно она уходила вдаль, вниз по склону, которого не могло быть в этом сравнительно небольшом коридоре. Мне показалось, что я увидел черный парик – неподвижные, будто приклеенные друг к дружке волосы, – он неуклюже возвышался на маленьком черепе, как напоминание о былых днях процветания среди длинной череды поклонников.
Бывает, что Диана приходит более собранная, и, когда я слышу перестук ее приближающихся каблучков, я стараюсь опустить глаза к покрытому пылью полу и не смотреть в ее сторону.
