Усмехнулся — первая, о ком вспомнил — девчонка-убийца, которая намеревалась лишить меня жизни. А уж потом старуха, которая заботилась обо мне всю мою осмысленную жизнь. Неблагодарность, ага. Дети всегда неблагодарны. И только потом понимают, какими они были дураками, и как много не успели сказать родителям… а уже и поздно. Нет родителей. И никогда в этой жизни не будет.
Я вздохнул, сложил в полотняный мешочек то, за чем собственно приходил, и… пошел кормить Уго, который упорно передавал мне картинку с миской и горой наваленного в нее мяса. Мда… эдак я его не прокормлю! Надо будет что-то придумывать.
Глава 24
Я посмотрел в «смотровую» щель, и отодвинулся, не поверив своим глазам. Потом еще раз посмотрел. Снова застыл у стены, невольно помотав головой — не верю! Глазам своим не верю! Вздохнул и уже не отрываясь смотрел на происходящее минут пять. Вернее — не на происходящее… тьфу! Смотрю на двери в комнату, пытаюсь понять — заперты они, или нет, а сам волей-неволей возвращаюсь взглядом туда, где свиваются в клубок четверо взрослых здоровенных мужиков. Голых мужиков.
Я не гомофоб. И никогда не был гомофобом — ни в юности, ни тем более на склоне лет. В ранней юности я вообще не подозревал о таком явлении, как гомосексуализм, и только когда в кинотеатре ко мне подсел добрый дяденька и начал гладить по ляжке — понял, что тут что-то нечисто. От дяденьки я свалил подальше — благо, что свободные места были, а потом расспросил ребят — что почем. Они посмеялись, рассказали, и я стал немного старше и умнее.
В СССР за ЭТО сажали, и надолго. Представляю, каково приходилось этим больным людям в заключении, сколько они там претерпели унижений. Считал и считаю — сажать за то, что у человека в голове что-то сдвинулось и он стал предпочитать секс со своим полом — просто глупо. Лечить таких надо. Явный ведь сдвиг в психическом состоянии. Психбольные! В психлечебницу, и вперед! Давай выбивать из них дурь с помощью уколов, гипноза и всякой такой штуки. А когда излечились — выпускать на волю. Ну что за чушь — когда убийцу, зарубившего свою мать топором, полгода лечат и потом выпускают, а какого-нибудь там несчастного режиссера-гомика законопачивают в места не столь отдаленные на несколько лет! Несправедливо ведь, несоразмерно. Хотя и фильмы его полное говно. Иногда думается, что за плохие фильмы надо сажать — дабы неповадно было.
Вот если совершил преступление — изнасилование, к примеру, растление малолетнего — тогда на долгие годы, и в самую что ни на есть жесткую «черную» зону. Чтобы там повесился на полоске, выдранной из простыни. А просто за свои наклонности…глупо.
Хоть и признаю — когда за это дело гоняли по-полной, с уголовной ответственностью и все такое — не было нынешнего разгула европейской толерантности. Гораздо меньше вовлекали детей и подростков.
Впрочем — на эту тему можно говорить еще долго. Что делать с этими, конкретными развратниками, так увлекшимися своей игрой? Ишь, как пыхтят да стонут басом! Развлекушки, понимаешь ли устроили! Праздничек! Изгнали узурпаторов из склада, и понеслось празднование. Я вот лично никогда не пойму. И не надо мне рассказывать, что сыр с червями и гомосексуализм — это хорошо. Я знаю, что такое хорошо, и что такое плохо. А будете приставать — могу и в пятак зарядить. Хоть и терпим донельзя.
Достал из сумочки, повешенной через плечо, уже опробованную в действии трубку. Она заряжена. Вынув пробку, аккуратно приставляю трубку к дырочке для наблюдения, и одним выдохом, соблюдая все меры предосторожности выдуваю мельчайшую, напитанную магией «пудру» сквозь пятимиллиметровое отверстие. Часть «пудры» все равно попала на меня — на одежду, на лицо. Неприятно, но через некоторое время пыль перестанет быть токсичной. Ну а я уже принял противоядие, так что мне это не страшно.
Приник глазам к отверстию, смотрю…кувыркаются, голубки! Все им пофиг!
Пыль повисла в комнате легким туманом — на солнце видно, но не так, чтобы очень. Ее очень мелко нужно измельчать, а еще, когда пыль напитана магией — она повисает в воздухе как туман. И опускается медленно-медленно…хватает времени, чтобы заполнить небольшое помещение примерно двадцати-тридцати квадратных метров. Может и больше, но я не пробовал. Главное, чтобы без сквозняка.
Десять минут понадобилось, чтобы голубки наконец успокоились и впали в забытье. Долго, на самом-то деле. Видимо в их крови так бурлили гормоны, что действие яда замедлилось вдвое. А может снадобье за эти месяцы слегка выдохлось — я его делал перед самой поездкой в столицу. Наклоняюсь, толкаю камни замка и вхожу в комнату, все еще заполненную ядовитым туманом. Он почему-то пахнет анашой. Да именно так — терпкой, резко пахнущей коноплей!
Да, я знаю этот запах. Бывал на востоке. Там если стоит группа молодежи и о чем-то беседует, так вокруг этой группы обязательно витает облачко специфического дыма. Так пахнет трава, после того как дачники выдрали ее из грядок и сложили в кучу устроив ей аутодафе-сожжение. Вернее — ее дым.
Ну а теперь предстоит нелегкая, очень нелегкая задача. Куда девать трупы? В тоннель, да. А из тоннеля? Во-во…придется тащить их до самой реки, а потом… Как там называлось у итальянской мафии? «Причастие»? да, именно так — «причастие». «Конфирмация», это когда жертву оставляют для всеобщего обозрения, чтобы боялись и уважали тех, кто обрек ее на смерть. Конфирмация — для другого персонажа…
Расстроился. Снова увидел лица братьев — черные, распухшие, едва узнаваемые. Нет, я этого так не оставлю! Вы поплатитесь, твари!
«Причастие» — это когда жертва исчезает и никто не знает, куда она делась. Этим людям нужно «причастие».
Стараясь не смотреть на болтающиеся причиндалы развратников, по очереди перетаскал их в тоннель и сложил на полу вдоль стены. Туда же отправил все вещи, что могли бы указать на принадлежность определенному лицу — кошели, оружие, амулеты и украшения. Забрал только деньги из кошелей — им они теперь не нужны. Кстати, собралась вполне приличная кучка монет, особенно прибыло из кошеля кладовщика. Хорошо же он запустил руку в арсенал! Нажился, паскудник!
Они все были живы — как мой отец, как сестра. Но это ничего не значило. Совсем ничего. Я даже резать их не собирался. Река все сделает сама, а мне пачкать тоннель кровью ни к чему. Хмм… пока складировал будущих покойников, возникла одна мысль… интересная мысль!
Но это потом. Сейчас — вперед! Туда, где сидит управляющий! Скоро он должен отправиться домой — здесь ночует редко. У него свое поместье, там, насколько мне известно — целый гарем из молоденьких рабынь. Поговаривают, что он нехорошо с ними обращается. Настолько нехорошо, что слухи дошли даже до отца, и он вызвал управляющего «на ковер». Отец никогда не отличался особой сентиментальностью, но и живодером точно не был, он не получал удовольствия от истязания людей. Сам говорил, что ему неприятно наказывать людей поркой, но если это поможет обучению, или если негодяй заслужил — тут уж деваться некуда. И казнил он без злобы — просто потому, что обязан это сделать.
Как-то после казни пойманных в окрестностях города разбойников, он сказал, что понимает этих простолюдинов, пошедших на разбой из-за случившегося голода. Он сам бы совершил любое преступление, лишь бы уберечь нас от смерти. Но и допускать такое безобразие на дорогах нельзя. Казнить, и вывесить трупы на тракте с деревянной табличкой — за что казнены. И это будет правильно.
