Полагаю, в семидесятых годах двадцатого века это помещение было «заглубленной» гостиной: от каждой стены две широкие ступени ведут вниз, к центру, застеленному восьмиугольным ковром. Грязный ворс свалялся и наполовину сгнил. Здесь явно гнездились какие-то животные. Подняв голову, я вижу в крыше дыры с рваными краями – в дождь это помещение должно заливать.
Помимо этого, оно выглядит нетронутым. На покоробившихся полках гниют книги. В углу притулилась искусственная елка серебристого цвета; на ней все еще висят грязные, но по-прежнему яркие украшения. Вокруг, словно камни, разбросаны подарки, завернутые в декоративную бумагу; от сырости и времени они потеряли всякую форму.
Восьмиугольное углубление в центре комнаты полно грязи. В ней плавают подушки, вылинявшие добела и похожие на мертвых рыб.
Я прохожу мимо них, мимо грязного, тусклого белого пианино в углу. Что-то шуршит в струнах, и я вздрагиваю, но что бы это ни было, оно не показывается на глаза.
Следующее помещение – кухня. Она выглядит странно аккуратной, как и консервный завод: столешницы чистые и пустые, пол сверкает. Позеленевшие столовые приборы отполированы. Я открываю холодильник, боясь обнаружить очередной труп, и задыхаюсь от запаха гниющей пищи. Заставляю свое сердцебиение уняться, заставляю свой слух воспринимать что-то, кроме неумолчного звона, оставшегося после той жуткой звуковой атаки на заводе. Я вполне могу слышать. Просто не так ясно, как следовало бы.
По крайней мере, мой пульс повинуется, становясь не таким болезненно-частым. Кухня выглядит неправильно, но она не опасна. Я иду дальше.
Грязный коридор, испещренный пятнами плесени. Штукатурка покрыта пузырями и потеками. На стенах все еще висят фотографии в рамках, но гниль скрыла то, что некогда было изображениями любящей семьи, милых детей. «Этот дом, – думаю я, – похож на карту травмированного мозга Джонатана. Какие-то части остались на месте, какие-то сгнили, какие-то находятся в неестественно идеальном состоянии».
Его комната обезображена – но не стихией, хотя окна выбиты, а ковер скомкан и покрыт плесенью. Это как будто сделано… нарочно. Кто-то крушил мебель – наверное, топором, – превращая ее в безмолвно вопиющие обломки. Книги разорваны, так же как одежда и постельное белье.
«Он ненавидит себя. Или кто-то другой ненавидит его так сильно». Я могла бы оплакать мальчика, которым он когда-то был, мальчика, который потерял младшую сестру, но к монстру, которым он стал теперь, следует относиться совершенно иначе.
«Ты держала в объятиях женщину, которая убила собственных детей», – говорю я себе. Но это другое. В чем-то… каким-то образом это ощущается иначе. Я не могу определить, почему так; в отличие от Джонатана, я на самом деле не хочу этого понимать.
Я просто хочу прекратить это.
Следующее помещение – комната его сестры, и она душераздирающе идеальна: святилище, чисто прибранное, аккуратное, ждущее, когда мертвая девочка войдет в дверь, уснет на кровати, застланной розовым покрывалом с рюшами, перед этим надев белоснежную ночную рубашку, лежащую поверх покрывала. Я смотрю на плакаты с фотографиями музыкальных групп, развешанные по стенам, на мягкие игрушки, на игры. Мое сердце болит за эту девочку: не только потому, что она никогда не увидит этого всего, но и потому, что во имя ее было сотворено столько зла.
Джонатана здесь нет. И Кец тоже. Я проверила каждое место, где он мог ее держать, но здесь нет ни следа их присутствия.
Значит, остается маяк. Я иду.
26
СЭМ
Гвен права относительно отсутствия реальных, прочных улик, но я все равно пытаюсь; звоню в ТБР и попадаю на того следователя, которого Хавьер видел в больнице, – Хайдта. Я выкладываю ему все. Говорю ему, что человек, которого они ищут, находится в Сала-Пойнт в Северной Каролине. Что он – серийный убийца, маньяк, который похитил Шерил Лэнсдаун, а теперь еще и Гвен с Кецией. Говорю, что это невероятно срочно, а он… отвечает, что проверит эти сведения.
Он считает, что я его обманываю. И я его действительно обманываю, но лишь немного. Все факты на виду, но он просто не смотрит на них. Или, по крайней мере, шевелится недостаточно быстро.
Я звоню своему другу в ФБР, но мне говорят, что он на задании и с ним нельзя связаться. Я оставляю ему длинное сообщение, потом прошу дать мне поговорить с кем-нибудь еще.
Я знаю, что должен сделать. Точно знаю. И у этого будут последствия.
Поэтому я сообщаю им, что в Сала-Пойнт находится штаб-квартира террористической организации, что по личным каналам я узнал о заговоре, в который вовлечено множество лиц, и что угроза велика. Я точно знаю, каким языком нужно говорить это: военная подготовка въедается намертво. И агент, с которым я разговариваю, уделяет этому внимание – пристальное внимание. Я даю ему описание Тайлера Фароса, сообщаю, что тот носит фальшивое имя Леонард Бэй. Я утверждаю, будто Тайлер связан со множеством разных преступлений, включая похищение Шерил Лэнсдаун и исчезновение моей жены и Кеции Клермонт. Я пускаю в ход все, что могу, правду и ложь, надеясь, что хоть что-то сработает. Я знаю, что получу за это сполна, но мне плевать. К концу разговора я практически умоляю их приехать туда, просто приехать. Понятия не имею, сработает ли это.
Я звоню в полицию Северной Каролины и пробую провернуть то же самое. Но сразу становится понятно, что там меня сочли сумасшедшим. С этой стороны помощи ждать не приходится. Из ФБР – может быть. Но сначала они свяжутся с Северной Каролиной, а там не будут спешить с проверкой чего бы то ни было. Я для них – просто безумец из другого штата.
Единственное, что удерживает меня от того, чтобы вскочить в машину и самому мчаться туда, – понимание того, что я должен оставаться здесь, с детьми. Гвен доверила мне их, и я должен воспринимать это как священную обязанность – впрочем, это и есть моя священная обязанность. Я даже представить себе не могу, как трудно ей было переложить эту ответственность на меня и уехать.
Я должен быть достоин этого доверия, даже если это причиняет мне боль. Даже если я задыхаюсь, сидя здесь и ожидая неведомо чего. Я рассказал детям все. Ви тоже здесь – сидит на диване вместе с Ланни и Коннором. Все трое жмутся друг к другу.
Мы почти не разговариваем. Время от времени Ви предпринимает попытки хоть немного развеять обстановку, но никто из нас не воспринимает их. Хавьер умчался куда-то, и я уверен, что он несется, как сумасшедший, в сторону Северной Каролины. Я даже не пытался остановить его. Он не успеет туда вовремя, но, по крайней мере, будет там и сможет хотя бы найти то, что останется. «Боже, это больно».
Я жду вместе с детьми, и это чистая пытка.
Проходит два долгих, напряженных часа, прежде чем мой сотовый телефон звонит.
– Мистер Кейд? Я хотел бы, чтобы вы подошли к своему компьютеру. Мне нужен свидетель.
У меня возникает чувство, будто этот голос я уже слышал прежде, но в то же самое время я не могу его узнать. Что-то знакомое и в то же время иное.
