Эх, голубчик ты мой проницательный! Конечно, подвох есть, да еще какой – как только вы покинете город, он снова станет русским под фактической властью наших купцов и лояльных к Ростиславу греков. А я отправлюсь к базилевсу с целью узаконить факт передачи власти. И не бывать венецианским колониям в Крыму вот еще лет сто – двести, а то и вовсе никогда, нет здесь вам места, чужие вы в Крыму и на Кавказе! Особенно если вспомнить, что в моем настоящем, в тринадцатом – четырнадцатом веках итальянцы культивировали на берегах Черного моря работорговлю…
Марчелло понимает, что дело нечисто, но колеблется, вот уже второй день колеблется. Хотя еще вчера фрязь намеревался послать меня куда подальше, подавив легкие волнения подчиненных, понадеявшихся вернуться домой. Но уже утром его твердая позиция по решению данного вопроса стала значительно более зыбкой… А все потому, что ночью подкупленные мной готы вырезали два или даже три венецианских патруля – точно о потерях противника мне не успели доложить. Утром же что на рынке, что в порту пошла гулять устойчивая сплетня, обрастая красочными подробностями: готы заключили союз с варяжскими пиратами (к слову, прибывшими с севера по Днепру)! И что они приняли власть их вожака и теперь хотят создать собственное княжество с ним во главе. И что они готовы пойти против византийцев, да и против Ростислава, и ждут лишь момента, когда корабли русов покинут гавань. Тогда им хватит сил на захват крепости, и подкупленная стража откроет ворота – или вероломные греки покажут тайные ходы, – и готы войдут в город вместе с варягами, после чего истребят фрязей!
Нелепица, конечно, но отношение к ней быстро меняется, когда домыслы сплетников подкреплены пролитой кровью…
Что можно сказать о командире морпехов по первому взгляду? Бывалый, однозначно бывалый – вон и длинный шрам, тянущийся через всю щеку и уходящий под бороду, и стальной взгляд каких-то равнодушных, мертвых глаз. От крепко сбитой фигуры веет силой и уверенностью в себе, а потертая рукоять простого меча прямо говорит о его частом использовании – хотя я заметил, что венецианцы охотно рубятся и топорами, по опыту викингов. Безусловно, Марчелло верен дожу и родному городу, но сам факт колебаний говорит в пользу того, что верность его не фанатична. Ну или стоящий передо мной офицер не получил четких инструкций держать Херсон до конца. А остаться на зимовку в городе, где население настроено враждебно (греки уже почуяли, что венецианцы готовятся потеснить их на собственных рынках), и буквально за стеной ожидает своего часа враг – перспектива явно не радужная. Нет, можно укрыться в цитадели у самой мощной городской башни
[34], собственно, фрязи сейчас и встали в ней, заняв старые римские казармы. Но подготовлены ли должные запасы еды, имеется ли доступ к пресной воде? А ведь помощь до весны может и не прийти из-за штормов на море, и уж точно не доберется по суше…
Но тогда почему Марчелло не соглашается? Тянет время, чтобы сохранить лицо? Что-то слишком долго, в этом случае фрязь уже должен был дать ответ. Может, боится какого-то враждебного действия с моей стороны?!
Уж не знаю, насколько искушены итальянцы в интригах в настоящем одиннадцатом веке, но при некоторой толике критического мышления вполне можно предположить, что все те же варяги были наняты Ростиславом. А погоня за одинокой ладьей и стойбище сожженных кораблей есть не что иное, как ложное, пусть и масштабное представление – как, собственно, оно и обстоит на самом деле. Чего в таком случае ожидает венецианец? Да хоть планомерного истребления его людей в море – предложенные для путешествия купеческие ладьи не имеют ни таранов, ни катапульт, в отличие от либурн. Захоти я уничтожить остатки венецианского корпуса, лучшей возможности не придумаешь. Признаться, было бы действительно удобно – но только тогда все мои планы пойдут прахом!
Что же, придется немного приоткрыть карты. Я вновь обратился к толмачу:
– Также скажи ему, что жест доброй воли царя Ростислава предназначен для базилевса Романа. Скажи, что я отправляюсь в Константинополь, и помощь союзникам ромеев будет тем скромным даром, коим мой государь и я надеемся расположить к себе императора. Скажи, что мои слова, произнесенные при народе, при подданных базилевса, так или иначе дойдут до его ушей. И если я измыслю учинить какое зло, разве не найдет он при помощи того же дожа способ отомстить? Но мы не хотим брани, и я поцелую крест на том, что собираюсь довести корабли с фрязями в целости и сохранности, защищая по пути от любого возможного посягательства.
Пока грек переводил мои слова, я внимательно следил за глазами Марчелло. Момент, когда они радостно сверкнули, выдавая истинные чувства венецианца, я отчетливо уловил – и хотя в этот раз он действительно держит лицо, ответ мне вполне очевиден.
А ведь отказался бы итальянец, и как знать, чем бы обернулось для него и его людей проявленное упрямство. Слухи об истреблении морпехов готами не был уж совершенной ложью – переговоры с не растерявшими еще воинский запал потомками покорителей Италии и Испании действительно велись. И за адекватную цену должны были увенчаться успехом! Так что нет, не ложью. Скорее наиболее кровавым вариантом решения возникшей проблемы. Грязным, затратным, бесчеловечным… Но решением.
И все же у меня отлегло от сердца, когда Марчелло с достоинством поклонился и на довольно сносном простонародном и доступном мне наречии греческого
[35] произнес:
– Я принимаю великодушное предложение кесаря Ростислава. По прибытии же в Константинополь я непременно засвидетельствую о решающем участии славных воинов кесаря в борьбе с разбойниками. И обещаю, что мы никогда не забудем его безмерного благородства в желании помочь нам вернуться домой!
Н-да, судя по построению фразы, интриговать в Венеции любят уже сейчас – уж больно красноречив командир морпехов, да и некоторые его слова, кажется, несут двойной смысл… Он не подчеркнул этого интонацией, но подтекст я все же услышал. Впрочем, главной цели я добился без лишней крови и жертв, а это уже пусть маленькая, но победа!
