Мою реакцию на его слова предугадать несложно, ведь они прозвучали так, как будто Клаусу угрожает опасность. Я вскочил со своего места.
– Сидите, сарр Клименсе, сидите, вам не о чем беспокоиться! Проблема не в самом господине сар Штраузене.
– В чем же тогда она?
– В том, вдруг он уже успел кому-нибудь все рассказать.
Этого я знать не мог. Впрочем, сомнительно. Разве что в последние полчаса, пока я находился здесь. Все остальное время мы пребывали в обществе друг друга безотлучно. Мало того, старались не касаться этой темы вообще, и у нас получалось.
– Знаете, эта ваша штука, – указал я на псевдосветильник, – в какой-то мере ущербна.
– Отнюдь, сарр Клименсе! – Корнелиус был категоричен. – Уверяю вас, никто не услышит ни слова.
– Нисколько не сомневаюсь, дело в другом. Не слышат нас, но и нам не слышно, что творится вокруг.
Что собой представляет лагерь, когда он еще не погружен в сон? Ржание лошадей, стук, звяканье, шаги и голоса, иной раз чья-то ругань, треск сгорающих дров… Запахи остались, но всего остального нет.
– Ну разве что… – Корнелиус смотрел мимо меня.
А ведь я полностью прав. Если бы он находился спиной к входу, мы ни за что бы не узнали, что в шатер кто-то вошел. И хорошо, что это были Сантра и сар Штраузен. А не подлый враг, который замыслил нас убить. Мою улыбку Сантра приняла на свой счет и по привычке вздернула нос. Но я готов был поклясться, что теперь она смотрела иначе.
Глава двадцатая
Клаус явился незамедлительно, уж не знаю, что ему сообщила Сантра. Можно было не сомневаться, его оторвали от ужина, по времени тот уже должен был начаться. Но эта штука на левом подлокотнике кресла не пускала внутрь шатра ни малейшего звука. Клянусь, начнись вокруг нас пушечная пальба, мы узнали бы о ней только по сотрясению земли под ногами. Сар Штраузен окинул всех взглядом, затем его взор задержался на лампе. Не догадываюсь, приходилось ли ему видеть и даже пользоваться ими раньше, или он прочел о ней в книге, или узнал о ее существовании с кем-нибудь в разговоре, но вид у него стал встревоженным. И перед тем как открыть рот, Клаус приблизился к нам вплотную.
– Господа, случилось что-то серьезное?
– И да и нет, – туманно ответил Корнелиус. – Все зависит от того, как вы сейчас ответите на мой вопрос.
– Ну задавайте же его!
– Для начала мне хотелось бы осмотреть ваши руки.
– Уверяю, с ними все в полнейшем порядке, – заявил сар Штраузен, протягивая их вперед.
Так оно и оказалось.
– Иначе и быть не могло, это было бы чересчур, – пробормотал себе под нос Корнелиус. И все-таки его слова разобрать было можно. Заглушая звуки снаружи, лампа почему-то усиливала их внутри. Глядя на ползущего по подлокотнику муравья, мне казалось, что я слышу скрип его суставов. Хотя, например, собственный голос был совершенно обычной громкости.
– Сарр Клименсе рассказал мне, что вы были вместе с ним, когда он прикоснулся к кенотафу. – Маг смотрел на Клауса вопросительно.
– Мало того, я и сам трогал камень, – пожал плечами сар Штраузен.
– И что же вы почувствовали?
– Необычную прохладу. Вообще-то он должен был нагреться на солнце.
– А сейчас главное. Скажите, не упоминали ли вы в разговоре с кем-либо то имя, которое назвал вам сарр Клименсе.
– Речь идет об Арасарре, Клаус, – не сдержался я.
Забавно было видеть искаженное лицо Корнелиуса и испуганное личико Сантры.
– Господин сарр Клименсе, мы же договаривались!
Не припомню такого. Но так уж и быть, больше не буду. Надеюсь, произносить обещание вслух нужды нет? Слишком по-детски получится.
– Не упоминал, – твердо сказал Клаус. – Не имею обыкновения обсуждать с людьми свои разговоры. И еще по одной причине. Мне доводилось слышать это имя раньше, пусть и в несколько иной его интерпретации. Но почему-то уверен, речь идет об одном и том же человеке.
Казалось, Корнелиус вздохнул с облегчением.
– Господин сар Штраузен, уверяю, не стоит заводить разговор о нем ни с кем. И извините, что оторвал вас от ужина.
– И в голову бы не пришло, – заверил сар Штраузен. – Если все, разрешите откланяться.
Клаус еще раз взглянул на лампу, затем на меня и удалился. Полог он не распахивал, лишь отодвинул его в сторону, образуя щель, и протиснулся боком. Для чего? Чтобы никто не смог увидеть тех, кто находится внутри шатра? Нелепая предосторожность.
– Зря вы все время усмехаетесь, сарр Клименсе, – заметил Корнелиус. – Дело обстоит куда как серьезно.
– Теперь нас начнут одолевать духи давно умерших людей?
Говорил я с серьезным выражением лица и таким же тоном, но интонация явно выдавала сарказм.
– Тот, о котором идет речь, не совсем человек.
– Но тем не менее он оказался смертным?
– Смертны все, но ему единственному дана способность перерождаться, – торжественно заявил в ответ маг Дома Милосердия.
– Вот даже как? Но почему нельзя называть его по имени?
– Если имя будут произносить слишком часто, он объявится среди нас.
Несмотря на лампу – мечту заговорщиков, Корнелиус говорил негромко.
– И что случится тогда?
– Тогда нас ждут великие потрясения. Но умоляю вас, ни слова о нем больше!
На мой взгляд, для пущего эффекта Корнелиусу стоило бы говорить более торжественно. Может быть, даже с благоговейным ужасом. Но когда говоришь полушепотом, трудно модулировать интонации. Ладно, пусть мир останется без потрясений. Хотя куда их больше? Редкий год, когда не случается мора, войны, засухи или, наоборот, наводнения. Что практически всегда влечет за собой голод и убеждение в том, что вскоре наступит конец света. Как следствие, падение нравственности. Когда люди уверены, что жить им осталось немного, практически в каждом проявляется все темное, которое он старательно пытается скрыть.
– Уважаемый господин Корнелиус, может, настало время заняться моей рукой? И еще… Надеюсь, тот факт, что я прикоснулся к кенотафу, не станет причиной того, что переродятся в меня? Знаете, хотелось бы остаток жизни распоряжаться своим собственным телом лично.
Сейчас все происходило наоборот. И вид, и тон у меня были ироничные, но слова – серьезней некуда. Не хватало стать одержимым, что является точным признаком помрачения рассудка. Находятся такие, которые утверждают, что в них вселяются посланники самого Пятиликого, и достаточно тех, кто им верит. В итоге выясняется, что они либо шарлатаны, либо умалишенные. Кстати, политики похожи на них и способами действия, и даже манерой произносить речи.
– Господин сарр Клименсе, заверяю, ваша рука станет прежней к завтрашнему утру.
