– Н-нет, – пролепетала я. – Она ведь здесь живет? Она ваша дочь? Мне очень нужно с ней поговорить.
Тетка снова осклабилась, показав желтые от никотина зубы.
– Небось подбил кто? – спросила она. – Кто-то тебя разыграл? Так ведь?
Сглотнув, я сделала шаг назад и чуть не брякнулась с крыльца.
– Нет, что вы… – начала я.
– Все знают, что Рады здесь нет, – просипела тетка.
– А вы знаете, где она? – робко спросила я.
– Будто я не знаю, где моя родная дочь! – окрысилась она. – В больничке, вот где! В Мартинсвилле! Хрена ли ты тут ее ищешь, когда она в дурке застряла?
– Я… я не знала, – пролепетала я, попятившись с крыльца. – Честно, не знала.
– Рада лежит в психушке на казенный счет! – рявкнула тетка. – И ей щас не до печенек.
46
Больницу я обнаружила только после того, как во второй раз объехала квартал. Дороги в Мартинсвилле односторонние и запутанные донельзя, так что, хоть городок и расположен впритык к Шейдисайду, чтобы добраться до любого района нужно изрядно попетлять. Здесь не найдется ни одного прямого маршрута.
Пока я вела машину, у меня было время порассуждать. Мысли были невеселые. Чем больше я думала о бедной Раде, тем страшнее мне становилось.
Она работала до меня. Нанялась к Бренде Харт заботиться о Гарри. И с ней происходили ужасные вещи. Настолько кошмарные, настолько жуткие, что бедняжка загремела в дурдом.
Само собой, меня в первую очередь занимал вопрос: неужели я следующая?
Больница представляла собой высокое белое здание с лепниной, обнесенное живой изгородью. С трех вишневых деревьев, что росли перед ним, уже облетела большая часть цветов. Я припарковала машину на стоянке для посетителей и пошла по узкой, мощенной булыжником дорожке к боковому входу.
Бронзовая мемориальная дощечка возле двери извещала, что больницу построил в 1911 году некто Якобус Фиар. Рядом с надписью был высечен профиль почтенного господина в котелке.
Ладно больницей Страха хоть не назвали, подумала я.
В дверях меня встретил мужичок средних лет со всклокоченными седыми волосами, одетый в серую униформу, как у смотрителя или сторожа. Щеки его покрывал густой румянец, а глаза сияли, словно мое появление страшно его обрадовало. Он был выбрит до того гладко, что казалось, будто вместе со щетиной он содрал немножко и кожи.
– Я бы хотела повидать одну из пациенток, – сказала я.
Вместо ответа мужичонка придержал мне дверь и засеменил по длинному тусклому коридору с темно-зелеными стенами и кафельным полом. Пахло моющим средством, едкий такой, хвойный запах. Из глубины коридора доносились голоса, крики, смех и музыка – незнакомая, но приятная мелодия в стиле рок.
Мужичок бодро семенил впереди, выкатив грудь и расправив плечи. Он подвел меня к круглому столику перед стойкой регистрации в холле. Табличка на стойке гласила: «Справочная», но за ней никто не сидел.
Мужичок улыбнулся, пламенея щеками, и жестом предложил мне подождать. Потом взял мою ладонь, поднес к лицу и лизнул ее.
– Эй! – Не успела я отдернуть руку, как этот чудак всю ее обслюнявил. Визгливо хохотнув, он повернулся и побрел прочь странной, скованной походкой, держа спину прямо, будто аршин проглотил.
«Ну а чего ты ожидала? – сказала я себе. – Психушка все-таки».
Откуда-то с другой стороны коридора послышались горестные стоны. Кто-то причитал:
– Гори, гори, моя хлопушечка! Гори, гори, моя хлопушечка!
Потом наступила тишина.
Где-то за спиной звучала песня Барри Манилова.
У меня вдруг возникло сильное ощущение, что мне здесь делать нечего.
Надо было позвонить сначала. С чего я решила, что сейчас подходящее время для посещения?
Конечно, мне отчаянно хотелось поговорить с Радой. Но этот гомон в длинных коридорах, эти жалобные стоны и возгласы…
Голоса переросли в гул. Гул – в рев.
Отвернувшись от столика, я обнаружила, что за стойкой, будто по волшебству, нарисовалась женщина, возрастом примерно под полтинник. Ее волнистые каштановые волосы были перехвачены на затылке красной резинкой, шею украшал пестрый платок, а одета она была в блузку и строгий деловой костюм с приколотой к лацкану золотой брошью в виде птицы.
Регистраторша прокрутила вниз изображение на компьютере и стала набирать что-то на клавиатуре, свет монитора отражался в ее глазах. Наконец она повернулась ко мне:
– Прошу прощения. Я отлучалась на обед.
– Ничего страшного. Мне не пришлось долго ждать. Я…
– Тревис облизал вам руку? – поинтересовалась регистраторша.
Я почему-то держала ладонь на весу.
– Облизал, да.
Она покачала головой, но глаза ее удовлетворенно блеснули.
– Он и мухи не обидит. Так он показывает, что вы пришлись ему по душе.
– Я… я хотела бы кое с кем повидаться, – пробормотала я. – Это ничего? Часы посещения еще не закончились?
Женщина помрачнела. Взглянула на экран, потом опять на меня.
– Кого из пациентов вы хотите навестить?
Тут я спохватилась, что не знаю полного имени.
– Э-э… ее зовут Рада, – сказала я.
Регистраторша моргнула.
– Рада Фергюс?
Я кивнула.
Она потеребила брошь на лацкане пиджака.
– Вы член семьи?
– Нет. Близкая подруга, – солгала я.
– Что ж… Для вас могу и посмотреть, – сказала женщина, покусывая губу. – Только боюсь, что Рада сегодня не совсем в кондиции.
– Извините, – промямлила я. – Я только с разрешения…
Она сняла трубку служебного телефона и с кем-то переговорила, не сводя с меня глаз. Поцокав языком, продолжила разговор на пониженных тонах – я ни слова не могла разобрать.
– А как тебя зовут? – спросила она, повесив трубку.
Я представилась. Она подала мне учетную книгу.
– Распишись вон там, внизу. Раду отвели в библиотеку. Ты сможешь поговорить с ней там.
Я отметилась. Рука так дрожала, что я даже не смогла разобрать в получившихся каракулях собственное имя. Откуда-то из глубины коридора донесся тоскливый вой, кто-то залился визгливым хохотком. Два столь разных звука слились в один, эхом гуляя по залу ожидания.
Женщина указала в правый коридор:
– Библиотеку найти нетрудно. Это почти в самом конце коридора.
Я поблагодарила.
– Рада, может, покажется тебе немножко странной, – добавила регистраторша. – Ей дали легкое успокоительное, так что речь у нее малость заторможенная. Ну а так она ничего. Обычно.
